Газета «Новости медицины и фармации» Психиатрия (329) 2010 (тематический номер)

Введение

Из документальных материалов, распространяемых Самиздатом, нам стало известно об участившихся случаях применения принудительных мер медицинского характера по отношению к лицам, так или иначе связанным с демократическим движением в стране.

После более подробного изучения документов, а также тщательной проверки их фактической достоверности мы, врачи-психиатры, работающие в различных медицинских учреждениях страны, пришли к выводу, что принудительное лечение используется для изоляции психически здоровых людей, открыто выражающих свое несогласие с правительством.

Не имея исчерпывающих сведений о большинстве содержащихся на принудительном лечении политических протестантов, мы сумели всесторонне изучить только один факт — принудительное лечение в спецпсихбольнице МВД г. Черняховска Калининградской области бывшего генерал-майора Григоренко Петра Григорьевича.

Обладая достаточным количеством материалов: статьями самого Григоренко, его комментариями по поводу проведения над ним судебно-психиатрических экспертиз, перепиской и устными сообщениями единомышленников, друзей, медицинской документацией и прочим, мы сочли необходимым и возможным провести компетентную судебно-психиатрическую экспертизу по его делу в рамках советского законодательства, уголовного права, а также «Инструкции о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР» от 27 октября 1970 г., согласованной с Прокуратурой СССР, с Верховным судом СССР, Министерством внутренних дел СССР и утвержденной заместителем Министра здравоохранения СССР.

Не касаясь отдельных моментов деятельности подэкспертного, мы отсылаем читателя к источникам Самиздата, где история «общественной и психиатрической жизни» П.Г. Григоренко освещена достаточно.

Но полное отсутствие в советской печати публикаций по делу П.Г. Григоренко заставляет нас уделить внимание некоторым деталям его антитоталитарной деятельности, злоключениям в различных юридических и психиатрических инстанциях и самой его личности.
Адресуя свой экспертный разбор не только Комитету государственной безопасности при Совете Министров СССР, Верховному суду СССР, Министерству внутренних дел СССР, Прокуратуре СССР, Министерству юстиции СССР, Министерству здравоохранения СССР, но и всей общественности, мы вынуждены избегать конкретных профессио­нальных формулировок, понятных только специалисту, и сжатой формы: стандартного судебно-психиатрического экспертного акта.

В своей работе мы основывались на положениях современной советской психиатрической науки, на практическом опыте отечественной судебной психиатрии как одного из разделов психиатрии в целом.

Структура экспертного разбора соответствует общепринятой в нашей стране.

Учитывая специфику заочной экспертизы, мы уделили особое внимание анализу высказываний и публикаций самого Григоренко.

Мы рассматриваем данную работу не только как попытку восстановления истины по делу П.Г. Григоренко, но и как профессиональный протест против системы подобных дел вообще.

Гражданское и профессиональное достоинство, а отнюдь не сочувствие идеям и поступкам подэкспертного вынудило нас к данному психиатрическому расследованию.

Правовое обоснование

Согласно статье 79 УПК РСФСР, всякий раз, когда перед судом встает вопрос о признании обвиняемого действовавшим в состоянии невменяемости, суд обязан получить заключение судебно-психиатрической экспертизы. Врачи-эксперты устанавливают у испытуемого наличие либо отсутствие психической болезни. И пользуются они в этой деятельности не гипотетически-субъективными построениями, а конкретными медицинскими категориями, едиными для всех на территории данного государства. В законодательстве всех стран имеются нормы, определяющие правовое положение душевнобольных, уголовную ответственность, порядок и правила освидетельствования.

Над П.Г. Григоренко экспертиза проводилась неоднократно, что не противоречит Инструкции (п. 10 гл. 1), ст. 81 УПК РСФСР и ст. 194 УПК РСФСР; именно поэтому мы сочли возможным провести еще одно экспертное заключение по данному делу.

Не следуя п. 4 главы 1 Инструкции («Судебно-психиатрическая экспертиза производится по постановлению следователя, прокурора, органа дознания, определению суда и по определению (постановлению), вынесенному единолично судьей по делу частного обвинения или в порядке досудебной подготовки гражданского дела»), а также статье 51 «Основ законодательства СССР и союзных республик о здравоохранении» и статье 184 УПК РСФСР с аналогичным содержанием, мы лишились возможности исследовать подэкспертного, получить следственные материалы в полном объеме, подлинник истории болезни (Инструкция, п. 7 гл. 1 и п. 14 гл. 2; УПК РСФСР ст. 82, и вынуждены проводить экспертный разбор заочно, что принципиально предусмотрено п. 5 гл. 1 и п. 28 гл. 7 Инструкции.

Не связав себя с официальным органом дознания, мы получили возможность обойти ст. 184 УК РСФСР, ст. 82 УПК РСФСР и п. 16 гл. 2 Инструкции: «...эксперт не имеет права без разрешения прокурора, следователя или лица, производящего дознание, разглашать данные предварительного следствия или дознания, полученные судебно-психиатрической экспертизой» и тем самым предоставить материалы заочной экспертизы по делу П.Г. Григоренко для публикации Самиздатом.

Подэкспертному инкриминировались деяния, совершенные им в период со второй половины 1965 по май 1969 г.

По мнению Комитета государственной безопасности при СМ СССР и Прокуратуры СССР, П.Г. Григоренко совершил преступление (ст. 7 «Основ уголовного законодательства»).

Вина как таковая проявляется в двух формах: умысел (ст. 8) и неосторожность (ст. 9). По данному делу нас интересует первый случай — умысел.

Статья 8 гласит: «Преступление признается совершенным умышленно, если лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, предвидело его общественно опасные последствия и желало их или сознательно допускало наступление этих последствий».

В случае, «когда во время совершения общественно опасного деяния лицо не могло отдавать себе отчета в своих действиях или руководить ими вследствие хронической душевной болезни, временного расстройства душевной деятельности, слабоумия или иного болезненного состояния», оно считается невменяемым, т.е. «не подлежит уголовной ответственности» (ст. 11 «Основ уголовного законодательства», ст. 11 УК РСФСР). «Не подлежит наказанию также лицо, совершившее преступление в состоянии вменяемости, но до вынесения судом приговора заболевшее душевной болезнью...» (ст. 11 «Основ уголовного законодательства»).

Итак, проследив состояние психической сферы подэкспертного на протяжении всей его жизни и особо в период инкриминируемых ему деяний, соответствие его слов и поступков реальным событиям, сознательный либо бессознательный характер его действий, мы сможем решить вопрос, какие меры — наказания или принудительного лечения (ст. 58 УК РСФСР) — вправе к нему применить официальные органы в случае подтверждения судом состава преступления.

Советский закон устанавливает два критерия невменяемости. Медицинский — наличие хронической психической болезни, временного расстройства психической деятельности, слабоумия или иного болезненного состояния. Юридический — неспособность в силу болезненного состояния отдавать себе отчет в совершаемых действиях или руководить ими. Однако наличия какого-либо из указанных временных расстройств еще не достаточно для признания невменяемости.

Только при условии, когда психическое расстройство выражено в такой степени, что отсутствует способность отдавать себе отчет в совершаемых действиях или руководить ими, есть необходимые и достаточные основания для констатации состояния невменяемости.

Выяснение этого и является основной задачей нашего экспертно-психиатрического расследования.

Сведения о прошлой жизни

Григоренко Петр Григорьевич, украинец, родился в Запорожской области, селе Борисовке Приморского (ныне) района в семье крестьянина 16 октября 1907 года. Родители Григоренко умерли в пожилом возрасте. Двое братьев и сестра Григоренко здоровы, получили высшее образование, работают по специальности.

Наследственных заболеваний и злоупотребления алкоголем в семье не было.

По месту жительства посещал школу, закончил ... классов. Григоренко — один из организаторов комсомольской ячейки в Борисовке, комсомолец с 19... года.

В 1922 г. переехал в Донецк, там окончил ФЗУ по специальности «слесарь», работал слесарем, сцепщиком вагонов, кочегаром, помощником машиниста, машинистом на маневровом паровозе. В Донецке Григоренко продолжал активную комсомольскую работу. Там же в 1929 году с отличием окончил рабфак. С 1927 года — член коммунистической партии.

В 1929 г. по профнабору поступил в Харьковский политехнический институт. В это же время избирается членом ЦК ЛКСМУ. С 3-го курса института по партийному призыву перевелся в Военно-инженерную академию им. Куйбышева. Закончил ее с отличием в 1939 году.

Служил в Белоруссии на командно-инженерных постах вплоть до поступления в 1937 году в Высшую военную академию Генерального штаба, которую окончил с отличием в 1939 году.

Получил назначение в штаб Дальневосточного фронта заместителем начальника оперативного отдела, затем начальника отдельной Дальневосточной бригады. Принимал участие в боях на Халхин-Голе.

В 1941 году Григоренко на партийном собрании критически высказался в адрес Сталина по поводу его военной недальновидности, за что получил первое партийное взыскание.

В 1942 году был переведен на фронт под Москву. Там занимал командные посты. Был 2 раза ранен, перенес контузию тяжелой степени без последующих осложнений. После выхода из госпиталя успешно продолжал службу. Получил правительственные награды.

В конце войны заболел пневмонией, но, несмотря на тяжелое состояние, отказывался от госпитализации до прекращения военных действий.

В декабре 1945 года получил назначение на должность старшего преподавателя в Академию имени Фрунзе.

В 1949 году защитил кандидатскую диссертацию по закрытой теме, получил степень кандидата военных наук, вскоре — звание доцента.
В годы службы в Советской Армии Григоренко интересовался не только специальными вопросами военной науки, но также историей, философией. Он изучал труды Маркса, Ленина, Энгельса, Сталина, читал современные ему работы по марксизму-ленинизму, в 19... году окончил с отличием университет марксизма-ленинизма. Григоренко пользовался авторитетом в военно-инженерных кругах, и в 1950 г. его назначили заместителем начальника научно-исследовательского отдела Академии имени Фрунзе, затем — начальником этого отдела.

В это же время, несмотря на официальные выпады в советской научной и общественной прессе против кибернетики, Григоренко начинает самостоятельно изучать ее. В 1958 году, с открытием в Академии им. Фрунзе кафедры военной кибернетики, он был назначен начальником этой кафедры.

С 1946 года Григоренко неоднократно представлялся к званию генерала, но, несмотря на официально снятое партийное взыскание, получил звание генерал-майора только в 1959 году, после разоблачения культа личности Сталина.

За время службы в Академии имени Фрунзе у Григоренко были конфликты с отдельными сослуживцами и командованием из-за нарушения последним принципов национального равноправия (антисемитизм и пр.), но официальных взысканий Григоренко по этим поводам не имел.

7 сентября 1961 года Григоренко в качестве делегата присутствовал на партийной конференции Ленинского р-на г. Москвы. Он выступил там с речью в порядке прений по проекту нового устава партии, потребовал широкой сменяемости для всех выборных должностных лиц и отмены для них неограниченно высоких окладов. Тут же поступило предложение от одного из высших военных чиновников страны о лишении Григоренко делегатского мандата. Большинство присутствующих проголосовало против, и тогда во время обеденного перерыва при голосовании по отдельным секциям (что не предусмотрено уставом КПСС) мандат Григоренко был заочно признан недействительным.

Григоренко был вынесен партийный выговор, а сам он выведен в резерв. Спустя полгода он получил назначение на пост начальника оперативного штаба армии на Дальний Восток.

В 1963 году Григоренко, следуя своим глубоким убеждениям марксиста-ленинца, участвовал в создании «Союза борьбы за возрождение ленинизма» (7 ноября), в составлении листовок, призывающих к возвращению к чистому ленинизму.

2 февраля 1964 г. он был арестован по ст. 70 УК по месту службы в Хабаровске и доставлен в Москву в Лубянскую следственную тюрьму.

На следствии Григоренко пытался всю вину взять на себя и потребовал научной экспертизы содержания листовок. В ответ на слова чиновника КГБ, что специальные знания здесь не нужны, Григоренко заявил: «Этот ответ равносилен словам «марксизм не наука».

По настоянию следствия Григоренко был направлен на судебно-психиатрическую экспертизу в Институт имени Сербского.

Свое пребывание там Григоренко описал в известной Самиздату работе. В Институте им. Сербского судебно-психиатрической комиссией у Григоренко было признано «параноидное развитие личности на почве раннего атеросклероза сосудов мозга», а он сам — невменяемым, требующим принудительного лечения в специальной психиатрической больнице МВД (МООП) в Ленинграде. Согласно данным медицинской документации психоневрологического диспансера, в 1964 г. Григоренко «перенес болезненную реакцию», т.е. преходящее расстройство душевной деятельности.

В спецбольнице медикаментозного лечения он не получал и после ухода на пенсию Н.С. Хрущева в марте 1965 года был представлен на судебно-психиатрическую экспертизу. На выписной экспертной комиссии председатель спросил Григоренко: «Петр Григорьевич, как вы хотите выйти: по выздоровлению или опротестуем диагноз? Только учтите, для опротестования диагноза требуется длительное время». Григоренко выбрал первое. Он был выписан «по выздоровлению». В протоколе комиссии было указано, что он признал свои действия ошибочными.
За месяцы следствия и пребывания в ЛСПБ взгляды Григоренко действительно изменились, вот его слова: «Мои ошибки явились следствием моего неправильного политического развития — слишком грубого, прямолинейного, большевистско-ленинского воспитания. Я привык считать, что правильно только, как Ленин учил. Поэтому, когда я столкнулся с расхождением между тем, что написано Лениным, и тем, что делается в жизни, я увидел из этого только один выход: назад к Ленину. Но это была ошибка. В нашей жизни произошли необратимые изменения, и никто не в силах вернуть жизнь не только что к 1924 году, но даже к 1953-му году. Дальнейшие шаги можно совершать, лишь отталкиваясь от сегодняшнего дня, используя ленинское теоретическое наследие творчески, с учетом всего накопившегося опыта. Этого я тогда не понимал, и в этом была моя главная ошибка. О ней я прежде всего думал, когда признал ошибочность своих действий...

...Там — типично большевистское решение: создание строго законспирированной нелегальной организации и распространение нелегальных листовок. Здесь — никакой организации и никаких листовок. Здесь — против актов очевидного произвола, против лжи и лицемерия, против извращения истины. Там — призыв к свержению тогдашнего режима и к возвращению назад — к тому, на чем кончил Ленин...

...Там — призыв к революции. Здесь — открытая борьба в рамках дозволенного законом за демократизацию нашей общественной жизни...

...Я говорил и говорю еще раз: в 1963–1964 гг. я совершил ошибки...»

Через несколько дней после освобождения Григоренко получил поздравительную телеграмму от начальника медслужбы МВД (МООП).

Спустя 3 месяца после первой экспертизы он был разжалован в рядовые, а после выхода из спецпсихбольницы тщетно пытался восстановить свои гражданские права. В июле 1965 г. решением спец. ВТЭКа Ленинского р-на Москвы он был переведен из второй группы инвалидности в третью (Т. XIX, л.д. 18). В диспансерной карте от 29/V-65 г. есть указание на то, что Григоренко в момент обследования был «несколько обстоятелен и вязок». А 29 декабря той же комиссией группа инвалидности была вообще снята (Т. XIX, л.д. 20 и 23).

Тогда же, в 1966 году, Григоренко послал письмо А.Н. Косыгину, как кандидату в Совет Национальностей, с требованием прекратить искажения ленинской национальной политики. Не получив ответа в течение месяца, Григоренко отправил в газету «Московская правда» обращение к избирателям с призывом голосовать на выборах против Косыгина. В качестве обоснования этого призыва он переслал и свое письмо Косыгину. Значительно позднее оба письма предъявили Григоренко в КГБ.

В последующие месяцы Григоренко устроился работать грузчиком в один из магазинов Москвы, т.к. какую-либо квалифицированную работу получить не мог из-за отсутствия документов. От 16-рублевой пенсии отказался, как от незаконной, и продолжал работать сторожем, экскурсоводом.

Спустя некоторое время Григоренко получил от Министерства обороны пенсию, в 2,5 раза меньшую полагающейся ему. Приблизительно тогда же начал работать мастером в строительной организации, откуда был уволен по сокращению штатов через год. Далее никакой работы получить не мог.

Григоренко является автором 30 закрытых трудов, опубликованных в различные годы, монографии о войне «Сокрытие исторической правды — преступление перед народом» (высоко оцененной комментаторами изданий Самиздата), а также ряда работ по вопросам гражданских прав и национального равноправия, написанных с марксистско-ленинских позиций.

13 октября 1967 г. эмигрантская газета «Посев» опубликовала материалы по СССР со ссылкой на Григоренко. По этому поводу 12 февраля 1968 года Григоренко был приглашен на беседу в управление КГБ по Москве и Московской области.

19 февраля этого же года Григоренко посылает письмо председателю КГБ Андропову с описанием этой беседы и своими комментариями.

В июне 1968 г. Григоренко получил анонимку, по его мнению «злобно-клеветническую». Узнав, что подобные анонимки распространяются среди крымско-татарского населения в Средней Азии, Григоренко вместе с писателем Костериным, также упоминавшимся в анонимках, пишет письмо Андропову, где доказывает, что сведения, содержащиеся в них, могли быть известны только КГБ, и требует выявить авторов анонимок. Ответа он не получил.

29 сентября 1968 г. Григоренко выразил свое возмущение следившему за ним агенту КГБ, на что получил откровенный ответ: «Это не ваше дело! Мне поручено следить за вами, и я выполняю поручение». Григоренко доставил этого филера в отделение милиции, но дежурный отказался сообщить его фамилию.

12 октября 1968 года Григоренко, в присутствии инженер-майора Алтуняна, подвергся нападению пяти пьяных филеров. Получив отпор, агенты попытались представить хулиганами Григоренко и Алтуняна. Эта попытка оказалась неудачной, и Григоренко по­требовал у подоспевшего к месту происшествия оперуполномоченного 7-го отделения милиции г. Москвы привлечь пьяных хулиганов к ответственности или хотя бы сообщить их фамилии и адреса — милиция уклонилась и от того, и от другого.

19 ноября 1968 г. сотрудниками КГБ в квартире Григоренко был произведен обыск с изъятием материалов, ни в коей мере не являющихся антисоветскими. В деле Григоренко имеется соответствующий протокол.

Во время закрытых политических процессов 1965–1969 гг. Григоренко неоднократно присутствовал у здания суда, требуя открыть двери судебных залов для всех желающих, объяснял собравшимся вокруг людям цели подсудимых, выражал свое недовольство искажениями во внутриполитической жизни страны, требовал возвращения к «истинному ленинизму».

14 ноября 1968 г. Григоренко участвовал в похоронах своего близкого друга писателя Костерина, где выступил с речью. 19 ноября 1968 г. сотрудниками КГБ у Григоренко был произведен обыск с изъятием письменных документов по похоронам Костерина.

Восстановив арестованные КГБ материалы, Григоренко публикует в Сам-издате подборку «Памяти Алексея Ев­графовича Костерина, ноябрь 1968 г.»

В феврале 1969 г. Григоренко получил от друзей из Средней Азии анонимный машинописный текст с обращением к крымским татарам. В письме Андропову от 29 апреля 1969 г. Григоренко доказал, что сведения, превратно изложенные в данной анонимке, широко распространяемой среди крымских татар, известны только в двух местах: в Военной коллегии Верховного суда СССР, где его дело разбиралось на строго секретном заседании, и в КГБ при СМ СССР. В этом же письме Григоренко рассказывает, «что же произошло на самом деле в 1961–1964 гг. со мной».

21 марта 1969 г. генерал-полковник Шмелев на заседании партийной комиссии Главного Политического ­управления СА и ВМФ утверждал, что Григоренко занимался антисоветской деятельностью и призывал к свержению советской власти.

В этот же период в одном из секретных приказов Министерства обороны говорится, что Григоренко ведет «яростную антиправительственную агитацию». В одном из докладов для военной аудитории утверждалось, что Григоренко, прослужив всю жизнь в армии и дослужившись до генеральского звания, тщательно скрывал свою еврейскую национальность и выдавал себя за украинца.

Все эти факты Григоренко комментирует в открытом письме Андропову от 29 апреля 1969 г.

Здесь же он сообщает подробности о неудачной попытке сотрудников КГБ устроить ему встречу «со связными иностранной разведки» 19 апреля 1969 года.

2 мая 1969 года Григоренко вылетает в Ташкент по телеграфному вызову в качестве общественного защитника на крымско-татарский процесс. 3 мая утром Григоренко выясняет, что вызов — ложный. Внезапное ухудшение здоровья помешало ему тотчас же вылететь обратно в Москву.

4 мая хозяева квартиры, где он остановился, заметили слежку за домом. 7 мая утром Григоренко взял билет до Москвы, а вечером, за 2 часа до отлета, на квартиру, где жил Григоренко, пришли с обыском. Обыск ничего сотрудникам КГБ не дал, и Григоренко был арестован по ст. 191-4 УК УзССР (191-1 УК РСФСР). В связи с тем что арестован Григоренко был без явных на то оснований («пустой» обыск) по ст. УК УзССР, 15 мая ему было предъявлено обвинение по ст. 190-1 УК РСФСР. 30 мая Григоренко в письменной форме требует изменить меру пресечения или перенести следствие, по принадлежности, в Москву, а если в том и другом будет отказано, дать свидание с женой.

9 июня он получил мотивированный отказ по всем пунктам требования.

11 июня пишет Генпрокурору СССР Руденко просьбу о перенесении следствия в Москву и изменении меры пресечения, в письме доказывает несостоятельность мотивировки отказа ташкентского следственного отдела.

13 июня в знак протеста начинает голодовку.

6 августа Григоренко предъявили постановление о назначении амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы. Григоренко, ссылаясь на соответствующие статьи законодательства, требует включить от него трех врачей (называя их фамилии). 11 августа ознакомился с отказом включить в комиссию его кандидатуры. 18 августа состоялось заседание судебно-психиатрической экспертной комиссии под председательством доктора медицинских наук, заслуженного деятеля науки УзССР профессора Детенгофа. Решением комиссии Григоренко был признан вменяемым, с указанием на то, что его высказывания не имеют характера болезненных бредовых идей, а являются убеждением, свойственным не ему одному, а ряду лиц.

«Признаков психического заболевания не проявляет в настоящее время, как не проявлял их и в период совершения (со второй половины 1965 г. по май 1969 г.) инкриминируемых ему преступлений, когда отдавал отчет своим действиям и мог руководить ими. В содеянном вменяем».

Амбулаторная экспертная комиссия вынесла в акте свое мнение, что «Григоренко в стационарном обследовании не нуждается, т.к. его личностные особенности и психическое состояние достаточно полно рисуются материалами дела, данными наблюдения его в следственном изоляторе, а также данными, полученными его обследованием в амбулаторном порядке».

21 октября Григоренко был вывезен самолетом в Москву, в Институт судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского.

19 ноября состоялось заседание судебно-психиатрической стационарной экспертной комиссии с участием члена-корреспондента Морозова и профессора Лунца, где у Григоренко было признано «психическое заболевание в форме патологического (паранойяльного) развития личности с наличием идей реформаторства, возникших у личности с психопатическими чертами характера и начальными явлениями атеросклероза сосудов головного мозга», а сам он — невменяемым. Из спец­отделения Института им. Сербского Григоренко был переведен в специальную психиатрическую больницу МВД в городе Черняховске Калининградской области. Там он и находится поныне.

Аналитическая часть

Анализ анамнестических данных, содержащихся в деле подэкспертного, не дает основания экспертизе отметить какие-либо психопатологические отклонения у него в период детства и юности.

В следственном деле нет упоминаний о каких-либо серьезных соматических заболеваниях, перенесенных им в этот период и повлиявших на его психическую сферу.

Участие Григоренко в комсомольской и партийной работе наряду с успешными занятиями в высшем учебном заведении свидетельствует о его хорошей адаптации к окружающей среде, адекватном отношении к ситуации.

Воинская служба на различных командных постах, поступление в 1937 году в Высшую академию Генштаба, отсутствие на тот период каких-либо партийных и служебных взысканий, ровные, упорядоченные отношения с окружающими также свидетельствуют о его полном душевном здоровье.

Участие в военных действиях на востоке страны, значительное повышение его в должности подтверждают служебный авторитет Григоренко в то время и соответствие всех его поступков общепринятым человеческим нормам.

Следует отметить, что содержащиеся в акте стационарной экспертизы от 19/XI-69 г. указания, что «испытуемый рос слабым и болезненным ребенком», «по характеру... упрям», во время обучения в высших учебных заведениях «не любил возражений, много раздражался», в период службы в Приморском военном округе «страдал чрезмерным зазнайством, авторитетом не пользовался», отсутствуют в материалах следственного дела и в акте амбулаторной экспертизы, хотя «и та, и другая судебно-психиатрические экспертные комиссии исследовали одни и те же документы». Тем более что материалы следственного дела представляются на экспертную комиссию по закону только в готовом виде, по окончании следствия, если же на экспертизе выясняется, что материалы по делу собраны недостаточно либо небрежно, все дело определяется на дополнительное предварительное следствие в официальном порядке.

Таким образом, неточности и произвольные оценки, содержащиеся в данной части акта от 19/XI, принимать во внимание нельзя, как недоказанные.

В 1941 году Григоренко совершает поступок, который следует рассмотреть подробно. Критическое высказывание в адрес Сталина повлекло за собой партийное взыскание. Что же заставило Григоренко совершить это, был ли его поступок логичен, соответствовал ли его убеждениям и образу мыслей?

Григоренко, будучи военным специалистом, имея уже на то время высшую специальную подготовку, считал Сталина виновником военных неудач 1941 года. Правомерность этих рассуждений в настоящее время безусловно обоснованна (материалы XX съезда КПСС, монография Некрича «1941. 22 июня»), да и тогда была подтверждена фактами (дело Зорге и др.). Но является ли критика ошибок, пусть и «высокопоставленных», патологией психической деятельности? Нет, подобные поступки часто повторялись в развитии общества, и хотя они свойственны относительно небольшому количеству лиц с критическим складом мыслительной деятельности и характера, ни в коей мере не являются психической патологией. Примеров этому достаточно и в истории нашей страны.

Вот один из них, относящийся к развитию собственно судебной психиатрии: «...приведенные законодательные формулы появились в то время, когда вследствие ошибок, допущенных в области уголовного права, отвергалось само понятие вменяемости.

...В теоретической же трактовке проблемы невменяемости на определенном этапе развития советской судебной психиатрии нашли свое отражение отмеченные выше методологические ошибки, имевшие место в теории уголовного правового нигилизма...» (Д.Р. Лунц. Проблемы невменяемости в теории и практике судебной психиатрии. — Медицина, 1966).

Таким образом, выступление Григоренко на партийном собрании в 1941 г. соответствовало его убеждениям, образу мыслей, было логичным, вытекавшим из его предыдущей жизни, и имело под собой действительное, фактическое основание. Весь период военных действий против фашистской Германии подэкспертный занимал командные посты, был дважды ранен и контужен, в середине 1945 г. болел пневмонией, получил соответствующие награды от командования. При анализе данного периода его жизни нет ни единого момента, который хотя бы косвенно указывал на ненормальность психической жизни.

Дальнейшее продвижение по службе, военно-теоретическая деятельность свидетельствуют о полной интеллектуальной и адаптационной сохранности Григоренко. Свойственный ему критический образ мыслей позволил Григоренко не принять на веру официальное охаивание науки кибернетики и самостоятельно изучить ее начала. Этот факт наряду с другими (изучение марксистско-ленинской философии по первоисточникам и т.д. и т.п.) свидетельствует о высоком интеллектуальном уровне, нешаблонном мышлении, о гражданской зрелости Григоренко.

Сведения о нетерпимости подэкспертного к искажениям национальной политики и равноправия (выступления в защиту крымско-татарского народа, по поводу антисемитизма) подтверждают последнее.

Другой факт, требующий подробного анализа экспертов, — речь Григоренко 7 сентября 1961 г. на партийной конференции.

Содержание этой речи, несмотря на несоответствие общепринятым нормам советской общественной жизни, мы никак не можем оценить как болезненное явление, психопатологическую продукцию. Григоренко, встревоженный зарождением нового культа личности, Хрущева, в соответствии со своими убеждениями требует ввести в новый устав КПСС ограничивающие статьи: сменяемость для всех выборных должностных лиц и т.д. Мысль полностью логичная. Вот что пишет об этом сам Григоренко: «Я выступил на партийной конференции Ленинского района г. Москвы против проводившейся в то время линии на возвеличивание Хрущева, на создание нового культа. За это я по партийной линии получил строгий выговор с предупреждением, а по служебной — был снят с должности начальника кафедры и с большим понижением по службе направлен на Дальний Восток».

Основным фактом, инкриминировавшимся следствием Григоренко в 1964 г., послужило участие его в организации «Союза борьбы за возрождение ленинизма» и в составлении соответствующих листовок. Оба эти эпизода в его деятельности правомерно рассматривать вместе, так как они связаны и по времени, и по конечной цели, второй вытекает из первого.

Мы, психиатры, не берем на себя труд анализировать и оценивать общественно-политические проблемы, связанные с этой организацией и ее листовками, но нежелание следственных органов провести компетентную научную текстологическую экспертизу по листовкам (что само по себе является нарушением законности) заставляет нас, по возможности, оценить их содержание в целом.

Основная мысль этих документов полностью соответствовала названию Союза и заключалась в призыве к устранению искажений ленинской внутренней политики. Время показало, что авторы во многом были правы, во всяком случае, в перечислении фактов (см. «Материалы пленума ЦК КПСС в марте 1965 года»). Комментарий Григоренко по этому поводу в 1969 году: «Пусть осмелятся те, что называют документы Союза антисоветчиной, опубликовать их... Не осмелитесь опубликовать не только наше разоблачение антинародного характера серии расстрелов демонстраций трудящихся в 1958–1963 годах, но не опубликуете и листовку «Почему нет хлеба», листовку, о которой даже один из участников беззаконной расправы надо мной сказал после мартовского пленума ЦК КПСС в 1965 году: «...Здесь изложено то, что и в докладе Брежнева на пленуме, только намного короче и ясней. И беда Григоренко не в том, что он сказал это, а в том, что сказал на полтора года раньше, чем сказала партия».

Мы видим, что все совершенное подэкспертным в данный период фактически обусловлено, вытекает из прежних его действий и ни в коей мере не является патологической продукцией. Мало того, более позднее признание самим подэкспертным ошибочным части совершенного им и вытекающая отсюда новая линия его поведения свидетельствуют о том, что поступки периода 1961–1963 годов совершены личностью без патологического (паранойяльного) изменения характера.

Выводом анализа жизни Григоренко до 1964 г. является:

1. Подэкспертный не страдал до направления на судебно-психиатрическую экспертизу психическими заболеваниями и не обнаруживал никаких особенностей психической деятельности, которые могли быть предметом рассмотрения судебной психиатрии.

2. Свойства характера, личности и мышления Григоренко представляли собой единую линию психической жизни, в которой одни периоды естественно вытекают из других и нигде не прерываются неожиданными и непонятными поступками, суждениями и высказываниями.

Если оценивать поведение этого человека на протяжении всей жизни, то самым главным в этой оценке будет вывод о непрерывности и естественности всех его деяний.

В этом смысле Григоренко можно было признать душевнобольным и в 1941 году, когда он критиковал Сталина, и в 1958 году, когда он стал заниматься кибернетикой, и в 1961 г., когда он выступал против Хрущева.

Несколько предваряя последующее изложение, остановимся на тех психиатрических диагнозах, которыми обо-значали душевную болезнь у Григоренко с 1964 года.

Первый диагноз: параноидное развитие личности на почве раннего атеросклероза сосудов головного мозга. О чем говорит этот диагноз? Он говорит о том, что у Григоренко рано развился атеросклероз сосудов головного мозга и появились раздражительность, вспыльчивость, быстро переходящая в слезы, слабость памяти, быстрая утомляемость, головные боли, головокружения, снижение скорости мышления, невозможность длительного сосредоточения внимания и интеллектуального напряжения. Из этого и на этом фоне могли возникнуть различные бредовые идеи: отношения, преследования, тяжелого телесного недуга, ревности, обнищания. Все это, как правило, сочетается с измененным настроением: подавленностью, страхом, тревогой, беспокойством. Эти идеи колеблются в своей интенсивности. Как бредовые идеи, они «сужают» деятельность человека до уровня «существования в одной идее», которая является сугубо болезненной: преследование со стороны мнимых врагов, мнимое ужасное состояние внутренних органов, ревность к своей пожилой жене и т.д. Состояния эти формируются годами и практически неизлечимы.

Периодическое пребывание в условиях психиатрической больницы связано лишь с усилением психической болезни.

Как же связать все сказанное с тем, что представляет собой Григоренко?

Сам по себе такой диагноз вообще проблематичен и неправомерен. Об этом мы скажем далее. По отношению к Григоренко это выглядит абсурдом. Абсурд достигает вершины, когда Григоренко выписывают из больницы, не проведя никакого лечения. Подтверждая свою уверенность в полном выздоровлении, с него в 1965 году снимают инвалидность. Спустя 4 года, в конце 1969 г. будет выдвинуто положение, что поводом для судебно-психиатрической экспертизы в 1964 году послужило «психотическое состояние с ярко аффективно окрашенными идеями реформаторства, преследования и отношения». И на этот раз диагноз в собственно психиатрическом смысле весьма спорен. Что же касается Григоренко, то здесь его состояние оценивается уже не как развитие, т.е. длительно формирующееся состояние, а как бурная, но непродолжительная реакция. Но в 1969 Григоренко высказывал идеи и действовал хотя и иначе, чем, допустим, в 1963 г., но, по существу, в том же плане (если бы он думал и действовал иначе вообще, то не было бы ни экспертиз, ни арестов, ни следствия).

Какая же экспертиза права — ведь диагнозы по своей сути противоречат друг другу?

В том же 1969 г. состоялась еще одна судебно-психиатрическая экспертиза в Ташкенте во главе с профессором Детенгофом. В своем заключении она писала: «Признаков психического заболевания не проявляет в настоящее время, как не проявлял их и в период совершения... инкриминируемых ему преступлений».

Та же комиссия выразила мнение, что в стационарном исследовании Григоренко не нуждается. Спустя 2 месяца после этого появляется еще один психиатрический диагноз: патологическое (паранойяльное) развитие личности с наличием идей реформаторства, возникших у личности с психопатическими чертами характера и начальными явлениями атеросклероза сосудов головного мозга. Согласно этому диагнозу, у Григоренко была все же не «реакция», а «развитие», уточнена «идея», лежащая в основе «развития личности». Это идея реформаторства. Правда, авторы этого диагноза заменили параноидное развитие личности на паранойяльное. Остановимся на этом несколько подробнее.

В чем суть этой замены? Дело в том, что в начальные периоды атеросклероза вообще не бывает параноидного развития как такового. Выше мы не заостряли внимания на неправильности такого диагноза в общем, психиатрическом смысле. Теперь мы это сделаем. С этой целью приведем обширную цитату из книги профессора Банщикова «Атеро-склероз сосудов мозга с психическими нарушениями», вышедшей в издательстве «Медицина» в 1967 г. Это большая монография, претендующая на полноту современного изложения проблемы атеросклероза сосудов головного мозга и связанных с ним психических нарушений.

«Параноидные и галлюцинаторно-параноидные состояния в свое время наиболее полно были описаны С.А. Сухановым и И.Н. Введенским. Эти авторы выделили в частности «паранойяльную форму душевного расстройства атеросклеротиков», по существу представлявшую собой хронический галлюциноз с бредом. Последующие клинические описания внесли сравнительно мало нового в клинические картины, приведенные Сухановым и Введенским».

И далее: «Мы считаем целесообразным... разделить атеросклеротические параноидные и галлюцинаторно-параноидные психозы на следующие подгруппы:

1. Паранойяльные состояния:

а) бред ревности; б) пресенильноподобный параноид (т.е. параноид, идущий по типу пресенильного параноида — с грубо выраженным бредом ущерба, обнищания, ограбления).

2. Острые параноидные психозы, разделяющиеся по течению на эпизодические, развернутые и ремиттирующие.

3. Хронические атеросклеротические галлюцинаторные психозы».

Опять продолжаем цитату: «...паранойяльные состояния при церебральном атеросклерозе уже сами по себе не являются однородной в этиологическом и патогенетическом смысле группой. Эта неоднородность может быть прослежена на примере атеросклеротического бреда ревности.

В атеросклеротическом фоне, на котором возникает этот синдром, могут преобладать либо неврастеноподобные явления, либо более или менее выраженные признаки деменции (т.е. слабоумия — авторы)».

Во всей главе о параноидных состояниях, развивающихся на фоне четких признаков атеросклероза сосудов голов- ного мозга, нет ни слова, ни намека на идеи реформаторства.

Авторы последней экспертизы, бесспорно, понимали несуразицу диагноза «параноидное развитие личности на фоне начального атеросклероза сосудов головного мозга». Они также понимали, что «идеи реформаторства» — очень редкая форма психической патологии и ее надо «объяснить», построив диагноз соответствующим образом.

Установление диагноза осуществляется таким образом, что у Григоренко «паранойяльное развитие», и что оно связано уже не с атеросклерозом сосудов головного мозга, т.е. с тем, что невозможно доказать (необходимо было бы доказать, что у Григоренко есть в той или иной степени все, что мы описали выше), а с особенностями личности подэкспертного, которые, по мнению авторов этого диагноза, «психопатичны». Это означает не более и не менее то, что Григоренко всю жизнь был психопатом и притом паранойяльным, т.е страдал тяжелой формой психопатии, пусть даже выраженной только как «психопатические черты характера». В пожилом возрасте эти «психопатические черты характера» из-за атеросклероза сосудов головного мозга вылились в «идеи реформаторства», которые и есть сущность душевной болезни Григоренко.

Вот что пишет профессор Банщиков в уже цитированной книге: «Что касается лиц преморбидно (т.е. до болезни — авторы) паранойяльных, то здесь церебральный атеросклероз в особенности усиливает преморбидные черты. Это нередко ведет к развитию выраженных паранойяльных состояний, на которых мы остановимся далее при разборе атеросклеротических психозов».

Обширные выдержки из разбора атеросклеротических психозов мы приводили выше, нам нет необходимости снова цитировать Банщикова. Необходимо подчеркнуть следующее: все современные отечественные психиатры, занимающиеся проблемой психических нарушений при атеро­склерозе сосудов головного мозга, высказывают аналогичные или близкие взгляды.

Ни один из авторов последней экспертизы не является специалистом по этой проблеме. Между тем такие извест­ные психиатры, как профессор E.С. Авербух или профессор Ю.Е. Рахальский, авторы наиболее крупных работ по этой проблеме психиатрии в последние годы, высказывают точки зрения, совпадающие с положениями профессора Банщикова.

Наконец, мы обращаем внимание на удивительный факт, к которому еще вернемся: столь грубое и очевидное душевное заболевание, которое выявили авторы последней экспертизы у Григоренко и которое делает его невменяемым, не отмечено ташкентской судебно-психиатрической комиссией во главе с опытным психиатром проф. Детенгофом.

Мы позволим себе только спросить: из каких фактов жизни Григоренко авторам последнего психиатрического диагноза стало известно, что он личность с психопатическими чертами характера. Мы еще раз обращаем внимание на жизненный путь подэкспертного от детства до этих дней.

Когда же он показал себя личностью с психопатическими чертами характера?

Когда вступил в партию (20 лет — это период формирования психопатических черт)?

Когда он отлично учился в академии — период возможного «расцвета» психопатических особенностей личности?

Или когда он защищал Родину — в период войны, когда психопатия чаще всего проявляет себя?

А может быть тогда, когда изучал кибернетику, заведовал кафедрой, когда выступал против Сталина и Хрущева?

Следует также не забывать, что он, как военнослужащий, регулярно проходил осмотры разных специалистов-врачей, в том числе и психоневролога, и ни разу на комиссиях не было отмечено какое-либо особое свойство его психики.

Немаловажное значение для нас имеет также признание Григоренко судебно-психиатрической экспертной комиссией в 1964 г. невменяемым. Следует подробно рассмотреть все известные нам умозаключения экспертов, позволившие признать невменяемость, и объективно, по всем правовым и медицинским нормам, оценить их.

По поводу доследственной деятельности Григоренко, его психического статуса на то время мы уже говорили. Никаких психических отклонений в данном периоде его жизни нами не констатировано.

Один из кардинальных фактов, вероятно, позволивших первой экспертизе в 1964 г. выдвинуть тезис «невменяемости» — поведение подэкспертного в спецстационаре Института им. Сербского (см. приведенную выше запись в карте амбулаторного наблюдения диспансера).

Цитируем Григоренко: «...Я считал, что меня привезли сюда для того, чтобы «оформить» заключение в сумасшедший дом до конца дней моих. Поэтому ко всем здешним работникам я относился с ненавистью, в силу чего был предельно возбужден, раздражителен, не хотел считаться ни с какими здешними правилами, много времени уделял политическому просвещению окружающих меня экспертных.

Всем этим я, видимо, производил странное впечатление на окружающих и тем мог дать какой-то повод для признания меня невменяемым».

Эта реакция оценена как болезненная.

Можно ли оценить в качестве «болезненной» такую реакцию человека, впервые попавшего в острое психиатрическое отделение (каким является спецстационар Института им. Сербского), без надежды выйти когда-либо оттуда? Думаем, что нет. Аффективную напряженность Григоренко в тот период нельзя обозначить «болезненной», так как любой, самый здравомыслящий человек в определенной ситуации может дать аффективный срыв, позднее, при изменении этой ситуации, им же критически оцененный.

Признание «болезненности» подобных реакций может бесконечно расширить круг собственно психиатрической компетенции, что практически приведет к исчезновению психического здоровья.

Но даже и при условии признания данной реакции болезненной (т.е. перенесение подэкспертным в 1964 г. преходящего расстройства душевной деятельности) ни в коей мере не может встать вопрос о диагностировании у Григоренко патологического развития личности только на этом основании: соотнесение «реакции» и «развития» неправомерно, т.к. «реакция» и «развитие» — психиатрически во многом самостоятельные категории.

В акте же от 19/XI-69 г. в качестве аргумента выдвигается (бездоказательно) положение о перенесенном в 1964 году «психотическом состоянии с ярко аффективно окрашенными идеями реформаторства, преследования и отношения», что противоречит записям в карте амбулаторного диспансерного наблюдения, которые, по закону, являются доказательствами и подлежат анализу экспертной комиссией, но не искажению.
Характер выписной экспертизы в 1965 году, а также последовавших за ней событий указывает на то, что врачам, наблюдавшим за Григоренко в ЛСПБ (а не лечившим его!), и ответственным работникам КГБ и Министерства обороны было понятно, что он психически здоров.

Следует также отметить, что «паранойяльное развитие личности», как мы говорили, практически неизлечимо, тем более за столь короткий период. В этом отношении интересна мотивационная установка врачей, 29 декабря 1965 года снявших у Григоренко группу инвалидности, т.е. признавших его выздоровевшим.

По поводу заключительного диагноза первой экспертной комиссии: параноидное (то же паранойяльное) развитие личности на почве раннего атеросклероза сосудов головного мозга — мы уже говорили в плане судебно-психиатрической оценки, теперь приведем высказывание Бунеева: «Паранойяльные идеи, развивающиеся на почве атеросклероза или эпилепсии, отличаются особой конкретностью и обстоятельностью при наличии снижения интеллекта». Нигде — ни в амбулаторных записях диспансера, ни в самом акте — не сказано об интеллектуальном снижении у исследуемого. Конкретность и обстоятельность у него — также явления недоказанные.

Дальнейшие действия Григоренко — письма Косыгину, в газету — логичны, соответствуют характеру его убеждений и, в общем, целенаправленны, т.е. совершены лицом психически полноценным, с определенным складом воззрений на окружающую действительность.

Малоудачные попытки трудоустройства подэкспертного указывают на то, что против него действительно велось преследование. Его встречи с сотрудниками КГБ и факты, приведенные в письмах к Андропову, не являются отражением бреда отношения и преследования, т.к. подтверждены живыми лицами. Текстуальный разбор обоих писем на имя председателя КГБ указывает на полную ориентировку под­экспертного в месте, времени и собственной личности, а приведенные там фамилии, подсчеты и прочее свидетельствуют о его памяти, логичном мышлении и основательности поступков.

В диспансерной карте от 29/V-65 есть указания на «вязкость» и «обстоятельность» испытуемого, однако при этом добавлено «несколько», что свидетельствует о невыраженности этих симптомов.

В другом месте диспансерной карты указано: «Продуктивной психопатологической симптоматики не было, однако отмечались вязкость, обстоятельность мышления, недостаточная критичность к сложившейся ситуации».

Характеристика психического состояния, изложенная подобным образом, профессионально неграмотна, т.к. «продуктивная психопатологическая симптоматика» и «вязкость и обстоятельность» имеют совершенно различную диагностическую оценку, а отнюдь не подкрепляют друг друга; поэтому неправомерно употребление между ними слова «однако». В экспертизе 19/XI-69 эта запись приведена в качестве доказательства в аналитической части акта, что при ознакомлении с составом экспертной комиссии (член-кор., проф. и т.д.) вызывает удивление.

В записи от 27/Х-65 г. в диспансерной карте указано: «Критически относится к прежним действиям». (Эта запись не приведена в акте от 19/XI-69, хотя она, в противовес этому акту, недвусмысленно подчеркивает сохранность у испытуемого критики. Эксперты не должны были упускать эту запись из виду, т.к. карта амбулаторного обследования, как и любая история болезни, является юридическим документом, и несогласие с каким-либо ее местом требует обязательного пояснения и опровержения, если последнее, конечно, возможно.)

В деле имеются свидетельские показания Николаева и Желоховского, видевших испытуемого один раз у здания суда в Москве (т. XVIII, л.д. 129 и 212): «Выделялся своим поведением, был активен... собрал вокруг себя толпу... кричал, что будет бороться за демократию и правду». Эти показания свидетельствуют о том, что действия Григоренко носили целенаправленный характер. Свидетель Николаев прямо показал: «Григоренко, на мой взгляд, здоровый человек, никаких отклонений в психике за ним не замечал. Грамотен. Цитировал свободно Ленина по каждому факту» (т. XVIII, л.д. 129). В дальнейших поступках Григоренко — выступлениях, письмах в различные инстанции, встречах с сотрудниками КГБ и прочее — не усматривается никакой психической патологии и кверулянтного характера, т.к. четко прослеживается их логика, целенаправленность, правильное понимание создавшегося положения в стране и собственное его место. Случай с доставкой агента-сыщика в отделение милиции свидетельствует не только о глубоком знании человеческой психологии, но и о развитом у подэкспертного чувстве юмора (подробности см. в Самиздате).

Умелая организация похорон писателя Костерина, умение руководить массой людей в напряженный момент указывают на трезвость суждений Григоренко, правильную оценку им обстановки и, что очень важно, самообладание. В коротком отрывке из выступления на похоронах видно его умение сопоставлять прошлое с настоящим, анализировать, обобщать: «На моих глазах совершались героические воинские подвиги. Совершали их многие. На смерть во имя победы над врагом на поле боя шли массы. Но даже многие из тех, кто были настоящими героями в бою, отступают, когда надо проявить мужество гражданское. Чтобы совершить подвиг гражданственности, надо очень любить людей, ненавидеть зло и беззаконие и верить, верить беззаветно в победу правого дела».

Встречи подэкспертного со многими известными людьми, соответствие его взглядов на жизнь их взглядам свидетельствуют только о его критическом мышлении, но не о каких-либо психопатологических особенностях. Что же касается отмеченных прежними экспертами (19/XI-69) качеств психики Григоренко «вязкость и детальность», то прослеживаемые по многим работам знание факта, способность его критически осмыслить, сопоставить с другим подобным явлением, бескомпромиссное отстаивание своих убеждений указывают на достаточно глубокое развитие интеллекта и эмоционально-волевой сферы, но не на какие-либо отклонения в психической деятельности.

Подтверждение ташкентскими свидетелями слежки за квартирой, где 4 мая находился Григоренко, указывает на отсутствие у него бреда преследования, что лишний раз заставляет усомниться в его психическом заболевании. Данный вывод подкрепляется записью подэкспертного от 7 мая («Краткая хроника»).

Все дальнейшие действия Григоренко в первые дни после ареста не дают основания констатировать у него психопатологические отклонения.

Последовательное, логичное его мышление в тот период подтверждается записью от 15 мая: «Предъявлено обвинение по ст. 190-1 УК РСФСР. «Первый провал следствия, — отметил я про себя. — Рассчитывали изъять что-то во время обыска и обсчитались. А теперь юридический казус: «преступление» совершенно в Москве, а узбекские органы правопорядка арестовывают «преступника», не задерживают по просьбе Москвы для переправки, а сами предъявляют обвинение...»

Немалый интерес для экспертизы представляет запись от 2 июня: «Я не написал ни одного анонимного письма, а что подписано мною — правдиво, и я это заинтересован доказать». Рассмотренная сама по себе, она может указывать либо на непоколебимое убеждение автора, либо на наличие у него сверхценных или бредовых идей. Экспертная комиссия от 19/XI-69 г. в своем акте не рассматривала систему воззрений подэкспертного вообще, а заключение о наличии у него паранойяльного развития по этой причине является бездоказательным. В акте говорится «об идеях реформаторства», но расшифровки, какие именно идеи подразумеваются, нет. Согласно со­временным психиатрическим понятиям, сверхценная идея обычно касается убеждений об особой ценности собственного изобретения, об исключительности своего дарования. Она владеет человеком целиком, определяет всю направленность его мыслей, поведения, в отношении ее возможна только временная коррекция.

Воззрения подэкспертного не являются совокупностью каких-то отдельных, строго конкретных идей, что обязательно для идей сверхценных, система его воззрений сложена гибко, корригируется временем и событиями (что упоминается выше).

Кроме того, при сверхценных идеях привлекаемые к уголовной ответственности лица, как правило, признаются вменяемыми.

Следовательно, для признания невменяемости Григоренко экспертам от 19/XI-69 требовалось признать идеи бредовыми.

Для бредовых идей характерно ошибочное обоснование, невозможность коррекции, явное противоречие с действительностью. Бредовые суждения больных всегда относятся к ним самим, развиваются из идей, также относящихся к ним. Обоснование идей Григоренко соответствует действительным фактам. Сами суждения подтверждаются официальной прессой и партийными документами; идеи корригируются течением времени, событиями. Экспертной комиссией 18/VIII-69 указано, что высказывания Григоренко не имеют характера болезненных бредовых идей, а являются убеждением, свойственным не ему одному, а ряду лиц.

Из заявления Григоренко (Т. XVIII л.д. 64, 74, 79, 87) видно, что «отказ от приема пищи», имевший место в июне 1969 г., являлся не признаком психического заболевания, а сознательным, мотивированным волевым актом, именуемым «объявлением голодовки». По этому поводу достаточно сослаться на цитированные в нашей прессе сообщения иностранных агентств о голодовках в тюрьмах Греции или Испании, в комментариях о которых ни разу не поднимался вопрос о «болезненности» подобных актов. Записи Григоренко от 18–27 июня 1969 года еще раз подтверждают гибкость его мышления, способность за короткое время изменить отношение к какому-либо факту.

Поведение подэкспертного в Институте им. Сербского в 1969 году (даже по записям акта от 19/XI-69 г.) не дает оснований для констатации у него в тот период каких-либо психических отклонений, и хотя в описании психического состояния экспертного акта сказано, что он «старается держаться спокойно», т.е. скрывает свое истинное состояние, мы не считаем данные наблюдения убедительными, так как не приведено никаких примеров того, что спокойное поведение — намеренное, или того, что у него были в то время и иные цели. Допущенное экспертной комиссией субъективное психологизирование клинической картины мы считаем безосновательным.

События, описанные подэкспертным в работе «Вторая экспертиза», соответствуют действительности, анализ их указывает на полное душевное здоровье автора, эволюцию его воззрений и способность признавать допущенные им в прошлом ошибки.

Признание Григоренко комиссией 19/XI-69 года психически больным неправомерно, так как не сказано конкретно о том, какие именно изменения личности дают основание приравнивать его состояние к психической болезни; отсутствуют данные о том, к какому периоду относят эксперты обострение, дающее основание для выводов о необходимости помещения Григоренко в психиатрическую лечебницу специального типа, и чем именно это обострение характеризуется; отсутствуют в материалах дела и медицинской документации данные, приведенные в акте (в частности, что после отказа в удовлетворении требований у испытуемого нарастали раздражительность, чувство злобы). В акте от 19/XI-69 многие выводы «натянуты», не соответствуют фактическому изложению в деле (пример: категорическое заключение комиссии, что Григоренко «имел диктаторские замашки», имеют отношение только к способу ведения им спора, но не к поведению в жизни. Здесь часть показания свидетеля была опущена).

В акте без всяких комментариев указывается на то, что Григоренко на прогулках и в камере в период следствия кричал, оскорблял работников охраны, во время допросов был раздражительным. Эти ссылки содержат неоправданные обобщения. В материалах дела отмечены только два случая нарушения Григоренко распорядка в следственном изоляторе. Из объяснения Григоренко (T. XVIII, л.д. 77) видно, что его поведение в этом случае носило целенаправленный характер и было адекватной реакцией на сложившуюся ситуацию. О «раздражительности» Григоренко при допросах в деле данных не содержится. Экспертами в акте от 19/XI совершенно не произведен имеющий решающее значение анализ, можно ли назвать суждения Григоренко бредовыми, а заключение об этом сделано без каких бы то ни было доказательств.

В качестве аргумента комиссией выдвигается безоговорочное утверждение, что признанное в 1964 году у Григоренко «психическое состояние в дальнейшем не обошлось», «периодически обострялось»; между тем в данных медицинской документации на это нет никаких указаний, а материалы дела свидетельствуют лишь о том, что у Григоренко сохранились убеждения, болезненный характер которых экспертами не указан.

Заключительная часть

Григоренко Петр Григорьевич психическим заболеванием не страдает, а его состояние в период инкриминируемых ему деяний не может быть расценено как психотическое, исключающее вменяемость. При анализе выявлен сознательный характер его поступков. П.Г. Григоренко сознательно преследовал цель, наказуемую законом (умышленное действие), следовательно, не подпадает под действие ст. 11 «Основ уголовного законодательства СССР и союзных республик», а также ст. 36 «Основ законодательства СССР и союзных республик о здравоохранении», предусматривающих осуществление органами здравоохранения специальных мер профилактики и лечения заболеваний, представляющих опасность для окружающих (в том числе и психических болезней), включая принудительную госпитализацию лиц, страдающих такими заболеваниями.

Не касаясь правомерности судебного преследования П.Г. Григоренко, что выходит за рамки нашей профессиональной компетенции, мы считаем необходимым требовать от руководства специальной психиатрической больницы г. Черняховска Калинин-градской области представления в суд на отмену принудительного лечения согласно ст. 60 УК РСФСР и ст. 412 УПК РСФСР.

He понимая, как специалисты, в их числе член-корреспондент АМН профессор Морозов и профессор Лунц, проводившие экспертизу по делу Григоренко 19 ноября 1969 года в Центральном научно-исследовательском институте судебной психиатрии им. В.П. Сербского, не сумели правильно разобрать и оценить столь ординарный и для рядового психиатра случай, мы требуем тщательной проверки их профессиональной пригодности и, в случае выяснения их компетентности, возбуждения судебного дела согласно ст. 181 УК РСФСР об ответственности за дачу заведомо ложного заключения, а также предусмотренного уголовным кодексом наказания лиц, понудивших эксперта к даче ложного заключения либо его подкупу (ст. 183 УК РСФСР).

Не касаясь здесь известных нам деталей принудительного лечения, мы требуем введения контроля общественности над всей психиатрической службой страны, и особо над специальными психиатрическими больницами МВД и психиатрическими больницами тюремного типа.

Психиатрия — область медицины, а не пенитенциарного права. Устранение инакомыслящих без огласки, заключением их в психиатрические лечебницы, должно быть прекращено, а против врачей, сознательно совершающих античеловеческие действия, должно быть возбуждено судебное расследование согласно нормам международной и отечественной юрисдикции, подобно судебному расследованию по делу профессора д-ра Германа Пауля Ниче и его сообщ- ников в ноябре 1947 г. (Дрезден, уголовное дело 4bJs 173/45).