Газета «Новости медицины и фармации» 6 (404) 2012

Изломанная, на первый взгляд, линия моей судьбы, взлеты и падения, падения и взлеты при ближайшем рассмотрении превращаются в строгую прямую, восходящую к одному из самых актуальных направлений современной медицины.

Случилось так, что я, будучи помешанным на волейболе, в 1953 году поступил в Военно-морскую медицинскую академию. А интересовала меня вовсе не медицина. Меня покорил волейбол, который культивировался в этой «спортивной академии с медицинским уклоном». Команда ВММА по волейболу гремела в то время не только на просторах ушедшего ныне в небытие СССР, но и за его пределами: несколько человек из состава команды ВММА были чемпионами мира по волейболу.

Волейбол волейболом, но учиться пришлось по-настоящему. Курс обучения профессии военно-морского врача в 1955 году привел меня на кафедру фармакологии, которой руководил в то время Николай Васильевич Лазарев. Именно в эти годы под его руководством рождалось научное направление, которое выходило за пределы общепринятых представлений о здоровье.

Идея о существовании СНПС возникла у Н.В. Лазарева при экспериментальном изучении производных имидазола. Н.В. Лазарев предложил расширить рамки фармакологического изучения дибазола: не только рассматривать его как нейротропное средство, но и исследовать его влияние на устойчивость организма по отношению к широкому спектру повреждающих факторов.

Оказалось, что введение дибазола способствовало повышению устойчивости животных к кислородному голоданию, резким колебаниям температуры, токсическому действию многих ядов. Кроме того, у животных, получавших дибазол, наблюдалось повышение физической работоспособности. Одновременно учениками Н.В. Лазарева были начаты в этом направлении фармакологические исследования известного растительного стимулятора — женьшеня. Было показано, что под влиянием препаратов женьшеня повышается устойчивость животных к широкому спектру повреждающих воздействий. А развернувшиеся в конце 50-х и в 60-х годах исследования ученика Н.В. Лазарева И.И. Брехмана позволили открыть заменитель женьшеня — более распространенный и доступный элеутерококк, который по многим важным фармакологическим свойствам не уступает женьшеню. Высокоэффективную защиту организма обеспечивали препараты элеутерококка при действии таких неблагоприятных факторов, как охлаждение, перегревание, перегрузки в центрифуге, иммобилизация (Русин В.Я.,  1962; Кириллов О.И., 1964), при черепно-мозговой травме (Каплан Э.Я., 1966), при интоксикациях (Русин В.Я., 1962; Студенцова И.А., 1962; Монахов Б.В.,  1965). Защитным действием препараты элеутерококка обладали и при биологических поражениях: введениях чуже- родного белка, гормонов (Пичурина Р.А.,  1963; Дардымов И.В., 1976), при экспериментальной инфекции (Пегель Н.Б., 1964; Ливкина и др., 1970). Отмечая сходство эффектов, вызываемых совершенно различными по своей природе фармакологическими средствами, Н.В. Лаза- рев к этой же группе явлений отнес также и ранее полученные факты повышения резистентности организма при длительном действии малых доз различных отравляющих веществ (Лазарев Н.В.,  Васильев К.Г., Карев И.С., Любли- на Е.И., 1957). По всей видимости, писал Н.В. Лазарев, существует некий единый неспецифический механизм повышения устойчивости организма.

Первая публикация о состоянии неспецифической повышенной сопротивляемости организма появилась в журнале «Патологическая физиология и экспериментальная терапия» (совместно с Е.И. Люблиной и М.А. Розиным (1959)). В то время, в период триумфа специфической химиотерапии, Н.В. Лазарев писал: «Часто недооцениваются возможности лекарственного воздействия на механизмы неспецифической защиты, присущие организму». И далее: «Состояния высокой резистентности организма по отношению к очень многим неблагоприятным факторам можно достигнуть двумя способами: 1) путем более или менее продолжительного приучения организма к действию вредных агентов, в том числе и химических; 2) гораздо быстрее — путем введения в организм некоторых фармакологических средств, каковы, например, некоторые бензимидазольные производные (в частности, дибазол), а также женьшень и др. Можно думать, что эти средства стимулируют те защитные механизмы, которые лишь постепенно активируются при более или менее длительных воздействиях неблагоприятных факторов среды. Иначе говоря, возникает вопрос о сходстве, а может быть, и тождестве явлений, которые разыгрываются, с одной стороны, при тренировке, закалке, привыкании к неблагоприятным условиям существования, а с другой — при воздействии на организм фармакологических средств, повышающих его устойчивость. Сцепленность защитных реакций организма, например, при воздействии некоторых лекарственных средств, т.е. более или менее одновременное усиление деятельности разных систем организма, ведущее к увеличению резистентности ко многим неблагоприятным воздействиям, позволяет предполагать существование в организме центральных механизмов, пускающих в ход и поддерживающих  целый комплекс защитных реакций». Н.В. Лазарев для обозначения таких средств предложил термин «адаптогены». Уже на первых этапах исследований стало понятно, что речь идет об открытии определенных фундаментальных законов адаптации организма — основного свойства, обеспечивающего существование всего живого.

Сейчас мы уже можем говорить, что в основе процессов адаптации лежат генетически запрограммированные процессы, среди которых ведущее место занимают неспецифические защитные реакции, поддерживающие гомеостаз и повышающие сопротивляемость организма к неблагоприятным воздействиям, формирующие состояние перекрестной адаптации и устойчивости к гипоксии, гипертермии, физическим перегрузкам, инфекциям и пр. Повышение жизнеспособности организма и восстановление его при различных видах дистресса (реакции организма на наиболее разрушающие воздействия), как правило, сопровождаются следовой мобилизацией информационных и энергетических процессов, возрастанием адаптивного синтеза нуклеиновых кислот и белков, активности ферментных систем —  развитием фаз суперкомпенсации и упрочения нового информационного «структурно-функционального следа адаптации», составляющего материальную основу устойчивой адаптации в различных органах и системах.

Клинические и экспериментальные исследования показали, что адаптогены способны, с одной стороны, защищать организм от разного рода разрушающих воздействий, а с другой — потенцировать приспособительные и восстановительные процессы, усиливая фазу следовой адаптивной суперкомпенсации и соответствующие ей изменения обмена веществ в организме. При этом в развитии адаптационных процессов принимают участие все иерархически связанные между собой системы организма, начиная с центральной нервной системы и кончая изменениями на уровне генов и молекулярном уровне.

В индукции адаптивного изменения обмена веществ, который можно характеризовать как экономизацию энергии с усилением протеосинтеза, важную роль играют гормоны, синтез и функция которых также определенным образом активизируется. Воздействие адаптогенов на процесс адаптации к стрессу сопровождается существенным повышением запасов гликогена и восстановлением синтеза белка и массы тела. Таким образом, возникла гипотеза о существовании особого состояния организма (генетически запрограммированного), которое характеризуется совокупностью определенных свойств и прежде всего интегральным свойством — повышением сопротивляемости организма к различным неблагоприятным воздействиям внешнего и внутреннего происхождения.

При анализе СНПС обращает на себя внимание повышение умственной и физической работоспособности организма человека и животных. До последнего времени многие адаптогены фигурировали в справочниках как стимулирующие и тонизирующие средства. Большое число исследований, как экспериментальных, так и клинических, было посвящено изучению механизма увеличения работоспособности под влиянием адаптогенов, и эти свойства адаптогенов нашли, пожалуй, наибольшее практическое применение.

На уровне обмена веществ при введении адаптогенов при физической нагрузке наблюдается характерная перестройка процессов, обеспечивающих энергетику организма: активация обмена липидов, понижение расходования гликогена и АТФ мышц, оптимизация энергетического обеспечения процессов внутриклеточного образования аминокислот и их транспорта извне (Дардымов И.В., 1971). Примечательно, что увеличение работоспособности, вызванное введением адаптогенов (стимулирующее действие — при краткосрочном и тонизирующее — при длительном применении), не вызывает отрицательного последействия. Это принципиально отличает влияние адаптогенов от эффекта различных допингов, когда кратковременное повышение работоспособности достигается за счет быстрого и глубокого расходования энергетических и пластических ресурсов организма, приводящего в дальнейшем к длительному снижению работоспособности. При введении же организма в СНПС, напротив, работоспособность повышается за счет экономизации расхода ресурсов.

Еще у истоков учения о СНПС возникла проблема взаимоотношения СНПС и общего адаптационного синдрома (ОАС). Оказалось, что регуляция, оптимизация течения стрессорной реакции организма является основным свойством всех воздействий, обладающих эффектами адаптогенов, т.е. свойством вводить или приближать организм к СНПС. Одним из основных фармакологических свойств адаптогенов, определяющих их основное биологическое действие — оптимизацию защиты организма от вредных воздействий, следует считать их регулирующее влияние на течение стрессорной реакции организма.

В исследованиях, проведенных под руководством ученика Н.В. Лазарева И.И. Брехмана, были впервые обнаружены, а затем глубоко изучены стресс-регулирующие свойства экстракта элеутерококка (Кириллов О.И., 1966; Дардымов И.В., 1966, 1976). С использованием морфологических и биохимических методов исследований было показано, что при стрессорных воздействиях предварительное введение адаптогенов коренным образом меняло картину ОАС: основные признаки 1-й стадии — тревоги, обусловленные прежде всего катаболическим синдромом (распадом белков), направленным на энергетическое обеспечение организма в экстремальных условиях, в значительной мере оказываются сглаженными. Отсутствует или слабо выражена классическая триада Селье (гиперплазия надпочечников, уменьшение тимуса и язвы в желудке), слабее выражен катаболический синдром и быстрее наступают восстановительные процессы, характерные для стадии резистентности (Кириллов О.И., 1964, 1966), значительно смягчается вызванный стрессом гиперкортицизм (уменьшается резко повышенный в крови на стадии тревоги уровень гормонов коры надпочечников — кортизона, адреналина).

Ученики Н.В. Лазарева установили существенные изменения в обмене углеводов при применении адаптогенов: повышается активность гликогенфосфорилаз и других ферментов гликолиза. Происходит перестройка энергетического обмена с использованием в большей степени энергии свободных жирных кислот и более экономным расходованием энергии углеводов, с повышением липолитической активности тканей, совершенствованием механизмов мобилизации свободных жирных кислот из депо.

Показано также, что в биохимической адаптации и репаративно-восстановительных процессах исключительно важную роль играют митохондрии: увеличивается их количество, размеры, изменяется состав, значительно усиливается дыхательный синтез АТФ. Таким образом, важнейшим признаком СНПС следует считать повышение уровня энергообеспечения организма и связанного с ним информационного обеспечения.

При благоприятной ситуации развитие СНПС, проявляющееся в увеличении степени адаптабельности организма и его неспецифической резистентности, повышает резервные возможности организма (функциональные резервы по Л.А. Орбе- ли), в результате чего повышается уровень энергетического и пластического обеспечения структур и функций.

Итак, уже в то время стало очевидно, что СНПС определяется двумя основными характеристиками функций организма — расширением функционального резерва и экономизацией функций. При этом большую роль играет повышение мощности внутриклеточной генерации энергии за счет совершенствования аппарата митохондрий.

Конечно, всех этих нюансов СНПС в период моего пребывания на кафедре Н.В. Лазарева я не знал, но знал, что такое явление, как СНПС, существует, т.к. подобные разговоры по этой проблеме там велись постоянно, и кое-что в подсознании, по всей вероятности, отпечаталось. Сегодня я могу утверждать, что именно учение Н.В. Лазарева о СНПС и адаптогенах явилось базовой основой теории валеологии. Была подготовлена база для того, чтобы ученик Н.В. Лазарева И.И. Брехман в своей монографии «Лекарства для здоровых» (1980) впервые заговорил о науке о здоровье, которую и назвал валеологией.

Примечателен тот факт, что в некоторых своих статьях я высказывал мысль о том, что именно И.И. Брехман впервые заговорил об этиологии здоровья. Но недавно, перечитывая монографию И.В. Давыдовского «Проблемы причинности в медицине» (1962), я обнаружил следующее его утверждение: «Методологической ошибкой является сам факт отнесения понятия этиологии к миру лишь патологических явлений. С неменьшим правом мы можем говорить и об этиологии здоровья» (с.17). То есть эта мысль — об этиологии здоровья — зрела в российской науке уже давно, но именно И.И. Брехман придал ей необходимое мощное звучание и форму (статья «Философско-методологические аспекты проблемы здоровья человека» (Вопросы философии. — 1982. — № 2. —  С. 48-53) и монография «Введение в валеологию — науку о здоровье» (1987)). В то же время, не умаляя заслуг И.И. Брех- мана как основателя валеологии, укажем, что, рассматривая проблему индивидуального здоровья, И.И. Брехман в своих исследованиях основное внимание уделял разработке практических аспектов использования адаптогенов, влияния их на состояние функций здоровых людей, а не феноменологии здоровья. В то же время он писал: «Следует лишь подчеркнуть, что медицина как наука не выполнила своего главного предназначения: опережающего практику открытия новых целей и путей их достижения; она недооценила прямого пути к здоровью» (с.183). И далее: «Главным должен быть прямой путь к здоровью, который в качестве цели имеет сохранение и «воспроизводство» здоровья… Средства достижения этой цели хорошо известны. Это сознание (воспитание с детства разумного отношения к своему здоровью, правильный режим труда и отдыха), движение (физическая культура, спорт и закалка организма), рациональное питание и некоторые профилактически применяемые лекарственные препараты (лекарства для здоровых). Однако все эти средства используются явно недостаточно, разработка новых средств оздоровления людей и методология их применения оставляют желать лучшего». А для целей первичной профилактики необходима донозологическая диагностика, утверждал И.И. Брехман, которая сократит объем и сделает реальной диспансеризацию.

Несомненно, И.И. Брехман мог бы сделать еще очень много, если бы не тайные и явные недоброжелатели, которые всегда появляются на пути ученых, несущих в мир совершенно новые идеи. Против Брехмана выступили гигиенисты («Мы уже и так занимаемся профилактикой!» — хорошо знакомая мне припевка), «ученые» в академических мантиях, церковь да и просто злопыхатели, реагирующие на фамилию Брехман (см.: Виталий Бердышев. Пять лет рядом с профессором Брехманом // www.proza.ru/2011/02/15/575). «Появление новых научных концепций всегда ущемляет статус уже существующих, —  писал проф. Ф.Р. Ханцеверов. — А блюстителей истины и чести в науке до обидного мало». К тому же, как писал академик П.Л. Капица, настоящий ученый — всегда диссидент. А диссидентов мало кто любит.

И.И. Брехман с этой точки зрения был настоящим диссидентом.

После окончания ВМА им. С.М. Кирова, куда в 1956 г. влилась ВММА, я получил назначение на Тихоокеанский флот. Здесь я изо всех сил старался получить клиническую специальность офтальмолога: закончил курсы специализации, вел прием офтальмологических больных. Но ничего из этого не получилось: приехавший на флот после факультета специализации при ВМА им. С.М. Ки- рова офицер разрушил мои хрустальные мечты занять место старшего ординатора в главном госпитале флота.

А судьба готовила мне другой жизненный путь. И он опять был связан со спортом. Выступая много и успешно в спортивных состязаниях, я был замечен командованием и назначен в отдел медицинской службы флота на должность, которая была связана с контролем за физическим состоянием личного состава. А уже с этой должности я поступил в адъюнктуру в ВМА им. С.М. Кирова на специальность «спортивная медицина» (в то время она называлась «врачебный контроль над занимающимися физкультурой и спортом»).

Случилось так, что после окончания адъюнктуры и успешной защиты диссертации, посвященной реабилитации подводников после длительных походов, я получил назначение на кафедру физиологии подводного плавания и аварийно-спасательного дела академии, готовившую врачей для подводных лодок и медицинского обеспечения водолазных погружений.

И только сейчас я постиг, что во всем этом была какая-то мистика: кафедра располагалась именно в том здании, в котором раньше я изучал фармакологию и где работал Н.В. Лазарев со своими учениками! Конечно, все было по-другому, осталось только одно, но главное обстоятельство: моими пациентами были здоровые, специально отобранные для службы на подводных лодках молодые люди, подвергавшиеся различного рода экстремальным воздействиям. И их здоровье нужно было и сохранять, и восстанавливать.

И здесь судьба сделала мне, как я сейчас понимаю, неоценимый подарок.

Проблема гипоксии изучается во всех медицинских вузах. Но вряд ли она имеет такой ярко выраженный практический оттенок, как в подводной медицине. Будущие водолазные и подводные врачи должны иметь не только теоретические представления об этой проблеме. Они должны ее увидеть, «пощупать» и даже, может быть, ощутить ее на себе. Практическое занятие «Гипоксия» строилось следующим образом. В замкнутую систему дыхания включался испытуемый (один из курсантов). Ему предлагалось без остановки писать на бумаге свою фамилию. Вначале он дышал атмосферным воздухом, но потом, незаметно для него, происходило переключение на гипоксическую смесь. Через некоторое время он терял сознание, что наглядно демонстрировалось прямой линией, сменявшей фамилию. Прямая линия служила сигналом для переключения на дыхание атмосферным воздухом, и наш смельчак вновь начинал бодро расписываться, даже не заметив кратковременную потерю сознания.

Цель занятия заключалась в демонстрации внезапности и отсутствия продромов (предвестников) потери сознания при гипоксии, а также наличия гипоксической амнезии: испытуемый совершенно не помнил, что с ним только что произошло.

Меня заинтересовал один факт: промежуток времени от переключения на гипоксическую смесь до потери сознания у разных испытуемых был различным по продолжительности, хотя все они были абсолютно здоровы. А у некоторых уникумов вообще не удавалось продемонстрировать гипоксическую потерю сознания, хотя налицо были все признаки максимального напряжения кислород-транспортной системы. Впоследствии оказалось, что у наших испытуемых были различия в показателях максимальной аэробной способности.

Почему же раньше этого никто не замечал? Очевидно, все дело в особенностях моего образования и практического опыта. Мои коллеги, спортивные врачи, рассматривали проблему аэробного энергообразования только применительно к достижению спортивного результата; коллеги по медицинскому обеспечению подводных погружений задумывались лишь над узкоспециальными проблемами, а клиницисты вообще ничего не думали по этому поводу. И не только не думали, но и активно выступали против моих концептуальных моделей. Я вспоминаю одно из своих ­выступлений в НИИ кардиологии  им. Н.Д. Стражеско, когда в ответ на мое предложение прогнозировать возможность развития сердечно-сосудистой патологии по уровню здоровья, я услышал голос с места: «Зачем нам ваш уровень здоровья? Нам нужен диагноз!»

Следующий этап вызревания концепции индивидуального здоровья связан с моей работой в Киевском медицинском институте им. А.А. Богомольца, в котором я в 1980 году возглавил кафедру ЛФК и спортивной медицины. Еще ничего не зная о валеологии, я в своих лекциях все чаще говорил о здоровье как самостоятельной категории, пытался показать студентам, что индивидуальное здоровье может быть охарактеризовано прямыми показателями, а не методом исключения, как это является общепринятым. Студентам это было интересно, но для практики ничего не давало.

Перелом наступил в 1983 году, когда Спорткомитет СССР, движимый желанием охватить всех занятиями физкультурой, предложил специалистам разработать методику оценки эффективности этих занятий. Я сел за свой рабочий стол и задумался.

Сейчас, выступая на различных научных форумах и демонстрируя свою систему экспресс-оценки уровня здоровья, я всегда замечаю недоумение и глубокое разочарование у слушателей от увиденного на экране. В самом деле, разве можно оценить количество здоровья по таким простейшим показателям, как жизненная емкость легких (ЖЕЛ), динамометрия кисти, ЧСС и АД в покое и время восстановления ЧСС до исходного уровня после 20 приседаний за 30 секунд?! Конечно, нет! И многие научные авторитеты именно это утверждали с высоких трибун. Особенно рьяно проповедовал эту точку зрения один из ректоров физкультурного вуза. Дело дошло до того, что диссертанты, которые использовали мою систему в своих работах, просто опасались приводить имя автора, чтобы не навредить прохождению своей работы.

А теперь вернемся к тому моменту, когда я сел за свой рабочий стол и задумался. Мне было совершенно ясно, что система должна быть очень простой. С другой стороны, она должна отражать те мощные физиологические закономерности, которые сопровождают повышение устойчивости организма к экстремальным воздействиям. Мой опыт спортивного врача и врача-подводника подсказал мне необходимость отразить в системе, во-первых, состояние резерва функций и, во-вторых, степень их экономизации. Эти закономерности проявляются всегда у спортсмена при повышении тренированности. А у подводников снижение экономизации функций всегда предшествует снижению профессиональной работоспособности. Именно эти закономерности я и использовал в своей системе экспресс-оценки здоровья. ЖЕЛ и кистевая динамометрия, отнесенные к кг массы тела, свидетельствуют о состоянии функционального резерва, а  ЧСС ґ АДсист. (индекс Робинсона — отражает систолическую работу сердца) и время восстановления ЧСС после нагрузки — о степени экономизации функций. Внешне, казалось бы, примитив, а если копнуть поглубже, все оказывается не так уж просто. Впоследствии оказалось, что конечный результат экспресс-оценки имеет высокие корреляционные связи с максимальными аэробными возможностями индивида. А они, в свою очередь, на организменном уровне дают информацию о состоянии функции митохондрий.

Что же мы имеем в итоге? А в итоге мы имеем те же критерии, которыми Н.В. Лазарев и его ученики характеризовали СНПС!  А отсюда сразу же четко сформировалась сущность здоровья — жизне­способность.

Я был убежден в своей правоте и считал, что все должны видеть то, что я заложил в систему. Но, увы, этого не произошло. До сегодняшнего дня сомневающихся очень много, но я не виноват в том, что я знаю больше, чем они.  Они — это и мои коллеги в академических мантиях, и практические врачи-клиницисты.

Использование простой и доступной для среднего медперсонала экспресс-оценки уровня здоровья позволило провести многотысячные популяционные исследования и описать ряд новых феноменов: чем выше уровень здоровья, тем меньше вероятность развития эндогенных факторов риска и манифестированных форм ИБС; существует «безопасный» уровень здоровья, выше которого не определяются ни эндогенные факторы риска, ни манифестированные формы заболеваний; при выходе индивида из «безопасной» зоны здоровья отмечается феномен «саморазвития» патологического процесса и др. Появилась возможность постулировать основной принцип новой концептуальной модели борьбы с ИБС и другими ХНИЗ: управление здоровьем индивида. То есть получение информации об управляемом объекте (характеристика индивидуального здоровья прямыми показателями), разработка комплекса управляющих действий по отношению к механизмам здоровья, их реализация, оценка их адекватности и эффективности (обратная связь).

В 1984 г. я опубликовал свою систему в газете «Советский спорт», а в 1985 году — методологию «измерения» здоровья в журнале «Гигиена и санитария». С тех пор система экспресс-оценки уровня здоровья стала распространяться на постсоветском пространстве. На сегодня индекс цитирования моих публикаций составляет более 700. Вряд ли кто из моих современников ученых-медиков может похвастаться подобным показателем.

Об одном только сожалею: мы совсем забыли об адаптогенах.