Газета «Новости медицины и фармации» 13-14 (423-424) 2012

Грош у новейших господ
Выше стыда и закона.
Нынче тоскует лишь тот,
Кто не украл миллиона.

Некрасов. Современники

В 19-м ноябрьском номере 2011 года газеты «Новости медицины и формации» я начал рассказ о состязательности сторон в суде в области психиатрии. Сейчас, пройдя путь от суда первой инстанции до Высшего специализированного суда Украины, мне бы хотелось, как на заочной балинтовской группе, поделиться с коллегами своими мыслями и впечатлениями, чтобы они сказали мне, что все не так уж плохо, что я сгущаю краски, просто не выспался и мне пора в отпуск. Я писал эту статью как историю болезни конфликтного больного. Спокойно, внимательно, объективно, сверяя цитаты, обдумывая каждое слово.

С 2006 года доступ к судебным решениям открыт. Достаточно ввести в «Яндексе» слова «Единый государственный реестр судебных решений» — и вы попадаете на нужный сайт. Не все суды аккуратно выполняют Закон Украины «О доступе к судебным решениям». Я нашел в Реестре два интересующих меня решения: решение Ленинского районного суда г. Донецка под председательством судьи Я.В. Шестопаловой от 28.12.2011 г. и определение судьи Высшего специализированного суда Украины (судья Г.И. Мостовая) от 23.03.2012 г. Определения Апелляционного суда Донецкой области от 14.02.2012 г. под председательством судьи А.П. Маширо в Реестре нет.

Читателям лучше отложить статью и прочитать судебные решения, чтобы последующее изложение не казалось голословным.

Прежде чем перейти к анализу акта судебно-психиатрической экспертизы (СПЭ) и судебных решений, я хотел бы коснуться причин обвинений психиатров в злоупотреблениях и сказать несколько слов о посмертной судебно-психиатрической экспертизе.

Если вы введете в «Яндексе» слова «злоупотребление психиатрией», то «Яндекс» щедро одарит вас документальной и художественной информацией о «вредителях психиатрах». На слова «злоупотребление правосудием» он найдет ссылки на дела Ходорковского и Тимошенко. Устойчивого сочетания «злоупотребление неврологией или гинекологией» в русскоязычном Интернете нет. Хотя на сайтах для будущих мам открыто обсуждают профессиональные и человеческие качества гинекологов и цены на их услуги. «Девцонки дайте номер… Оцень нужен… Сколо рожать». Цены на роды есть, а обвинений в злоупотреблениях нет! У хирургов и судей аналогичная ситуация! Цены передаются из уст в уста, а о злоупотреблениях помалкивают. У психиатров все наоборот: о ценах молчат, о злоупотреблениях кричат. Скорее всего, Инет отражает не объективную реальность, а фантазии крикунов по поводу нее. Общество обживается на новой, научной ступени развития. Суеверия и предрассудки его приобретают научный вид. Вера в леших и домовых сменяется верой в энергетических психиатров-вампиров и в карательную психиатрию. Словарь психиатрической демонологии составляется уже по всем правилам написания научных статей. Процесс этот объективный, но от поведения психиатров зависят интенсивность и количество предрассудков, окружающих нас.

Выживание человека, его благополучие, самосохранение зависят от его способности чувствовать психическое состояние окружающих, разбираться в психологии и психопатологии. Эта способность настолько важна для членов общества, что ею обладают новорожденные, которые реагируют плачем на плохое настроение матери и смехом — на хорошее. Эту способность приобрели наши домашние животные, которые чувствуют психическое состояние хозяев. Непсихиатрам не надо профессионально отличать психически здорового человека от психически больного, но они интуитивно отличают их так, как отличают качественную пищу от некачественной. Мы с детских лет упражняемся в диагностике психических расстройств и в даче рекомендаций по их лечению. Едва научившись говорить, мы уже крутим пальцем у виска и даем советы. Научившись писать, мы украшаем заборы и стены своими «экспертными заключениями»: «Вовка дурак», «Светка корова». Вызванные «на суд», защищаем их.

На этом общечеловеческом фундаменте строится здание профессионального человековедения.

Психиатры отличаются от непсихиатров тем, что целенаправленно развивают в себе врожденные и приобретаемые в течение жизни способности понимать и оценивать себя и других. Они профессионально оттачивают эти способности в бесконечных беседах с больными и здоровыми и становятся достаточно проницательными специалистами. Некоторые достигают вершин и читают человека как книгу. Но есть и такие, которые хоронят свои общечеловеческие способности под ворохом учений, таблиц, схем и заумных слов. Общаясь с живым человеком, которого они плохо понимают, такие психиатры подыскивают к его состоянию страницу учебника, схему, а подыскав, сочиняют низку терминов.

А. Кемпинский считал, что даже необразованному человеку достаточно нескольких фраз, чтобы сориентироваться в состоянии сознания больного, его способности критически и логически мыслить, интеллектуальном уровне. Он говорил, что объективность психиатрического метода сводится к его архаичности; это самый старый метод познания мира, которым пользуются все люди. В подтверждение своих слов он ссылался на Э. Блейлера, который в своей клинике проводил диагностику с помощью детей сотрудников. Блейлер считал, что дети более восприимчивы и могут почувствовать симптомы психической болезни намного раньше, чем взрослые. Кемпинский писал, что он не стремится убедить всех в том, что дети — лучшие диагносты, чем врачи-психиатры, а только хочет подчеркнуть, что способность распознавать чужое психическое состояние появилась на раннем этапе развития человека, присуща всем людям.

Я же хочу сказать, что переоценка психиатрами своих диагностических способностей и недооценка диагностических способностей непсихиатров нарушает наш контакт с обществом и способствует распространению о нас предрассудков. Психиатры должны заниматься научной квалификацией уже выявленной обществом психической патологии. Мы не должны повторять судьбу Кассандры, которую влюбленный Аполлон наградил даром прорицания, но, не получив от нее желаемого, сделал так, что ее вещим словам никто не верил. Не имея на руках ни малейшего материального подтверждения, не надо вещать о психических расстройствах там, где их никто, кроме нас, не видит.

Надо помнить, что легкие психические расстройства непсихиатры зачастую замечают, оценивают как «что-то не то», но относят «эти особенности» в группу морально-этических изъянов (лень, избалованность и т.д.) и выдумывают для них какие-то благовидные предлоги. Психические расстройства средней степени тяжести сложно не заметить, особенно при длительном общении. Их обладатель окружающих раздражает, злит, бесит. Непсихиатры уверенно крутят пальцем у виска и говорят друг другу, что человек «с паучками в голове». А так как «паучки в голове» есть у каждого, то такие люди еще удерживаются в здоровой части общества, но мигрируют к его границам. Тяжелые психические расстройства члены общества легко распознают и выбрасывают этих людей из своего круга, направляя их в милицию или к психиатрам.

Посмертная СПЭ должна быть простым, даже элементарным видом экспертизы. Диагностика при ней должна быть очевидной и доступной для психиатра средней руки. Все, что очевидно и общепризнано, разрушает презумпцию психического здоровья для психиатрического большинства, находится в рамках экспертизы. Все, что не очевидно и не общепризнано, находится в области догадок, пусть и гениальных.

Для проведения посмертной СПЭ психиатру необходимы: 1) знание психиатрии на уровне среднестатистического психиатра; 2) гражданское дело или его копия; 3) медицинская документация (копии) и 4) маркер.

Маркером можно подчеркивать в копии гражданского дела и меддокументации места, которые напоминают симптомы, диагностические признаки психического расстройства. (Можно выписывать их.) Найденные признаки сравнивают с эталоном, с диагностическими перечнями Международной классификации болезней (МКБ-10) и делают вывод об их соответствии или несоответствии.

Мы проведем свою посмертную СПЭ, используя информацию из судебных решений и заключения экспертов. Следует помнить, что судья может отводить информацию как не относящуюся к делу. Этот фильтр он ставит на пути «мусора», засоряющего дело и затягивающего процесс. Этим же фильтром судья пользуется, чтобы избавится от доказательств, противоречащих его точке зрения, под предлогом, что они «не относятся к делу». Следовательно, доказательства, подтверждающие судебное решение, приведены в нем в полном объеме, а из доказательств, противоречащих ему, приведены только те, которые прорвались в окончательное решение сквозь судейский фильтр. По такому же принципу фильтруют информацию эксперты. За текстом акта СПЭ, как и за текстом судебного решения, остаются факты, противоречащие им, но не объективной реальности.

Обратите внимание, что в решении Ленинского районного суда процитированы все необходимые для его понимания статьи законов и подзаконных актов. Например, прочитав судебное решение, читатель понимает, что ссылка судьи на заключение экспертов как на краеугольный камень своего решения является нарушением процессуального закона. В законе сказано, что ни одно доказательство, в том числе и заключение эксперта, не имеет для суда заранее установленной силы и преимущества перед другими источниками доказательств и что все доказательства суд оценивает по своему внутреннему убеждению, основанному на всестороннем, полном, объективном и непосредственном исследовании имеющихся в деле доказательств.

Фемида не зря держит весы с завязанными глазами! Она не видит и не должна видеть, кто именно положил факт, доказательство на чашу весов. Она взвешивает голую суть фактов, без социальных, расовых, профессиональных и прочих примесей.

Суд открыто исследует и взвешивает содержимое чаш, чтобы все участники процесса могли лично убедиться в весомости своих и чужих аргументов. Подкручивать весы, пользоваться полыми доказательствами, давить на чашу весов судейским пальчиком, то есть использовать набор ярмарочных трюков, судьям запрещено. Борьба с торговлей судебной истиной, как часть борьбы с преступностью, имеет давнюю историю и радужные перспективы.

Судья Я.В. Шестопалова обосновала свое судебное решение ссылкой на заключение экспертов, которое, по ее мнению, согласовывается с показаниями трех свидетелей, а противоречит показаниям пяти свидетелей и нотариуса.

Рассмотрим акт СПЭ, а потом показания свидетелей, подтверждающих и опровергающих его.

К сожалению, единого государственного реестра судебно-психиатрических решений в Украине нет. Мне придется цитировать акт СПЭ больше, чем хотелось бы. Он напечатан на 19 страницах. Я выберу из него то, что обосновывает поставленный экспертами диагноз: органическое поражение головного мозга сложного генеза (церебральный атеросклероз, хроническая сосудисто-мозговая недостаточность, дисциркуляторная энцефалопатия, инфаркт мозга 03.11.05 г.), дементный синдром («сосудистая деменция с острым началом» — в редакции Международной классификации болезней 10-го пересмотра).

Этот диагноз выставлен на основании анализа медицинской документации. Анализ согласуемости меддокументации и материалов гражданского дела (показаний свидетелей) экспертами не проводился. Из материалов гражданского дела в акте СПЭ процитировано исковое заявление, в котором истец, лишенный наследства, объясняет сделку матери и сестры сумасшествием матери и коварством сестры.

Необходимо подчеркнуть, что преступление и сделка — это события прошлого. Время разбивает, рассеивает, стирает, извращает информацию, запечатленную на живых и неживых носителях. Задача суда найти, собрать эти осколки, проверить их на принадлежность к событию, отсеять случайное, а потом сложить из них мозаику прошлого. В процессе складывания мозаики осколки (доказательства) проверяются на истинность. Истинное легко, органично находит свое место в общей картине, в соседстве с другими истинными осколками. Ложное, случайное не лепится, требует надуманных объяснений. Как пазлы, которые мы складывали в детстве.

Если мы собираем картину деменции, то все осколки реальности, закрепленные на материальных (неживых) и идеальных (живых) носителях информации, должны быть окрашены в цвета деменции, нести ее отпечатки. Материальные носители информации более достоверны, чем идеальные. Они лишены ошибок памяти и субъективизма. Например, женщине в декабре 2005 года поставили диагноз выраженной деменции, а в сентябре 2006 года она заполняет квитанции об оплате коммунальных услуг за август 2006 года и выполняет все необходимые расчеты. Эти квитанции неподкупно отражают признаки письменной речи женщины. Ее общий уровень грамотности, способность выполнять счетные операции, выработанность почерка и многое другое, что при деменции нарушается. Если записи сделаны рукой женщины, то диагноз «выраженная деменция» нуждается, мягко говоря, в объяснении. Если судья, несмотря на знание криминалистики, пренебрегает следами навыков письма женщины, не требует от экспертов объяснений видимых противоречий, то истину судья раскрывает о себе, о принципах своей работы, а не о деле.

Симптомы деменции, для того чтобы клинический диагноз был убедительным, должны присутствовать не менее 6 месяцев. «Деменцию», которая исчезает через 2 месяца после назначения антидепрессантов или после выздоровления от тяжелых соматических заболеваний, обычно диагностируют как депрессию или глубокую астению.

Поэтому в акте СПЭ проследим длительность симптомов деменции. Самое раннее упоминание того, что с натяжкой можно посчитать симптомом деменции, относится к 17.11.2005 году, а самое позднее — к 4.01.2006 году. Ни до, ни после симптомов деменции у больной никто не находил и не описывал. Следовательно, эксперты выставили диагноз деменции, проследив симптомы ее на протяжении 49 дней! Не видя больную! Посмертно!

На этом дифференциальную диагностику деменции можно завершить. Путь, которым диагносты шли к диагнозу, в равной мере отражает и диагностов, и объект диагностики. Пройдя этот путь, мы увидим экспертов в работе, поймем, оценим уровень их клинического мышления.

Во время лечения в неврологическом отделении ЦГКБ № 6 г. Донецка 17.11.2005 г. врачи отметили: «Сознание ясное, ориентирована верно, память снижена». Насколько снижена память и какой методикой это снижение определено, неизвестно. 13.12.2005 г. больная осмотрена в геронтологическом отделении ГБ № 7 г. Донецка: «…заторможена… Сознание сохранено. Дезориентирована в событиях, в месте и времени». Эксперты подчеркнули слова «заторможена», «дезориентирована в событиях, в месте и времени», а на слово «дезориентирована» и словосочетание «сознание сохранено» не обратили внимания, хотя одно исключает другое. Из записи дежурного невропатолога, внесшего слово «деменция» в историю болезни (пунктуация автора сохранена): «14.12.2005 г. Жалобы четко изложить не может из-за деменции: все болит, и сердце и одышка, «вся не гожусь». Эта запись интересна тем, что в ней трудно найти хотя бы один симптом деменции у 81-летней больной. Но заветное слово «деменция» в ней сказано! Оно, правда, маячит среди жалоб и до объективного осмотра пациентки, но на это эксперты не обращают внимания. Больная жаловалась врачу на боль во всем теле, на боль в сердце, на одышку, сделала собственный, достаточно критичный вывод о том, что она «вся не годится», но четкости в изложении жалоб (по мнению невропатолога) не проявила. Отсутствие четкости он расценил как деменцию, симптомы которой перечислил после двоеточия. Оказалось, что симптомами деменции являются не только отсутствие четкости при изложении жалоб, но и сами жалобы на «все болит, и сердце и одышка, «вся не гожусь».В объективном осмотре врач отметил: «Состояние средней тяжести, дезориентирована в событиях и времени. Память снижена. Критика к себе снижена резко». В чем именно больная резко не критична к себе, не пояснил. Почему фраза «вся не гожусь» является проявлением деменции, а не критики к себе, к своему возрасту, непонятно.

Если бы эту запись оставил психиатр, то на основании ее можно сделать вывод о квалификации психиатра, а не о состоянии больной. Когда же невропатолог роняет психиатрический диагноз среди жалоб больной до объективного осмотра, то научный вес такого факта стремится к нулю.

Последующие записи в истории болезни ГБ № 7 эксперты однозначно трактуют в пользу деменции.

Цитирую мотивировочную часть акта СПЭ с сохранением пунктуации оригинала: «15.12.2005 г. — на вопросы отвечает неадекватно, контакт малопродукти-вен... Сама не ходит (не помнит, что может ходить), если поднять, то ходит пошатываясь, стул, диурез под себя. 19.12.2005 г. — Контакт малопродуктивен. Конкретизировать жалобы и описать свое состояние не может. Вялая, малоподвижная. 26.12.2005 г. — Контакт малопродуктивен. 28.12.2005 г. (за два дня до оспариваемой сделки) — Контакт малопродуктивен из-за выраженной деменции. 30.12.2005 г. (в день оспариваемой сделки) — Жалобы конкретизировать не может из-за выраженной деменции. 3.01.2006 г. — Жалобы конкретизировать не может, в контакт вступает неохотно. 4.01.2006 г. — Жалоб нет. Говорит, что «все хорошо», из-за интеллектуально-мнестического снижения контакт затруднен».

Подчеркивание и выделение жирным шрифтом принадлежат экспертам. Дневник за 10.01.2006 г., приведенный в исследовательской части акта СПЭ, в мотивировочную часть акта не вошел. А в этом дневнике, между прочим, написано: «Активно жалоб нет, при опросе отвечает, что ничего не беспокоит»!

Приведенные цитаты, когда я смотрю на них глазами судьи, кажутся мне убедительными. Вспоминаю высказывание Т. Карлейля: «...глаз видит в предмете ровно столько, сколько смотрящий понимает в нем. Как по-разному видят Вселенную Ньютон и его собака Дайэмонд!» Давайте посмотрим на акт СПЭ глазами Ньютона, а не его собаки.

Насколько точно интернисты могут отразить в истории болезни психический статус больного, то есть то, чему их не учили и что находится вне пределов их компетенции? Обозначают ли они словом «деменция» ту же клиническую реальность, что и психиатры? Есть ли у них для этого психиатрические знания и опыт?

Судя по записям интернистов, процитированным в акте СПЭ, у нашей больной отмечался катастрофический распад психической деятельности. За 14 дней (с 14.12.2005 г. по 28.12.2005 г.) она шагнула от деменции к выраженной деменции, а потом за 11 дней (с 30.12.2005 г. по 10.01.2006 г.) симптомы деменции исчезли! Наполним термины «деменция» и «выраженная деменция» клиническим, психиатрическим содержанием. Согласно диагностическим критериям МКБ-10: 14.12.2005 г. (при умеренной деменции) больная узнавала близких и могла выполнить простую домашнюю работу, а 28.12.2005 г. (при тяжелой деменции) она перестала узнавать близких и утратила способность к интеллектуальной деятельности. К 4.01.2006 г. у нее уже восстанавливается способность к речевому общению, а к 10.01.2006 г. исчезает интеллектуально-мнестическое снижение!

Теоретически: начиная с 28.12.2005 г. и до самой смерти 22.03.2008 г. больная должна вести растительное существование: никого не узнавать, оправляться под себя, мычать от холода и голода, есть несъедобные предметы и т.д.

Практически: 30.12.2005 г. больная идет в нотариальную контору, отвечает на вопросы нотариуса и совершает сделку!

Я живо вижу больную с выраженной деменцией в нотариальной конторе. Она пустыми, непонимающими окружающее и потому тревожными глазами поводит вокруг. Инстинктивно сопротивляется любому изменению положения своего тела. Дочь тщетно пытается вложить ей ручку в руку. Больная недовольно мычит, вырывает руку, мнет бумагу в пределах досягаемости, тянет ее в рот и жует вместо того, чтобы подписать.

Считается, что сосудистые деменции редко приводят к глубокому распаду психики. Возврат из «выраженной деменции» в «деменцию», а тем более к нормальному возрастному состоянию психики — нонсенс. (Если опираться на клинику.)

Данных о мозговой катастрофе, которую больная перенесла в период с 14.12.2005 г. по 28.12.2005 г. и которая привела бы к резкому опустошению ее психики, в истории болезни нет.

Интересно получается: деменцию, диагностика которой не входит в их компетенцию, врачи ГБ № 7 видят и даже замечают ее утяжеление и переход в выраженную деменцию, а инсульт (свои прямые обязанности!), которым можно объяснить резкое ухудшение психического состояния больной, они не видят и, судя по обследованиям, не ищут.

В последнем российском двухтомном руководстве по психиатрии упоминают безынсультный тип течения сосудистой деменции, но без инсульта за две недели шагнуть от деменции к выраженной деменции трудно.

Еще труднее шагнуть обратно! Зашла в деменцию. Недельку погостила. Не понравилась. Вернулась обратно. Взялась за ум и стала жить поживать да добра наживать.

28.12.2005 г. — «Выраженная деменция», а 10.01.2006 г. — «Активно жалоб нет, при опросе отвечает, что ничего не беспокоит». После выписки из стационара в амбулаторной карте больной отсутствуют упоминания о «деменции», о «сниженной памяти» и вообще обо всем, что отдаленно напоминает симптомы психического расстройства. То есть в лечении и реабилитации больной с выраженной деменцией врачи ГБ № 7 г. Донецка лет на сто опередили мир!

Подведем итоги. Симптомы, которыми эксперты обосновывают в мотивировочной части акта СПЭ диагноз «деменция», следующие (выписываю подряд): снижена память, заторможена, апатична, астенизирована, сонлива, дезориентирована, критика к себе резко снижена, на вопросы отвечает неадекватно, контакт малопродуктивный, вялая, малоподвижная, жалобы конкретизировать не может. Ни один из приведенных симптомов однозначно отнести к симптомам деменции нельзя! Даже о снижении памяти трудно судить у больной, которая то заторможена, то апатична, то сонлива. Контакт малопродуктивный из-за интеллектуально-мнестического опустошения психики или из-за нарушенного сознания? Наблюдение в динамике дает ответ: за две недели все прошло.

Получается, что диагноз экспертов выставлен на основании некритичного отношения к словам «деменция», «выраженная деменция», встречающимся в истории болезни. Эксперты опираются на эти не к месту приведенные слова как на диагноз. Хотя появляются эти слова среди жалоб больной как объяснение их отсутствия, а не как итог врачебного осмотра. Эксперты знают, что деменция — диагноз психического расстройства, установление которого является исключительно компетенцией врача-психиатра. В истории болезни этот диагноз может появиться только после консультации психиатра, которой не было. Следовательно, слова (не диагнозы) «деменция», «выраженная деменция» говорят не о психическом состоянии больной, а о грамотности, в том числе и правовой, врачей ГБ № 7. Уж слишком безответственно они используют диагностическую рубрику главы V МКБ-10 и легкомысленно нарушают ст. 27 Закона Украины о психиатрической помощи (ЗУПП).

Эксперты этого не видят. Они не возмущаются выходом невропатологов за пределы своей компетенции, а наоборот, подчеркиванием, выделением жирным шрифтом подтверждают его, придавая ему легитимность. Потом, переписав слово «деменция» в акт СПЭ, они якобы выставляют психиатрический диагноз. Формально, конечно, диагноз выставлен психиатрами, но клинического, психиатрического содержания, соответствия диагностическим критериям МКБ-10 в нем не было и нет.

Сделаем свой вывод из информации, полученной из акта СПЭ: 3.11.2005 г. больная перенесла инфаркт мозга слева. В последующем находилась в сознании, была ориентирована, но периодически отмечались заторможенность, сонливость, снижение памяти. 10.12.2005 г. наросла слабость, стала заторможенной, появилось расстройство ритма дыхания во сне, перестала контролировать мочеиспускание. Соматическое состояние в этот момент ухудшилось за счет присоединения гипостатической пневмонии. Неврологическое состояние определялось последствиями инфаркта мозга слева и преходящими нарушениями мозгового кровообращения. Психическое состояние в период с 13.12.2005 г. по 13.01.2006 г. ухудшалось и улучшалось параллельно ухудшению и улучшению соматоневрологического состояния. Определялось психическое состояние наличием сквозных астенических расстройств разной глубины (с аспонтанностью, пассивностью, адинамией), на фоне которых мерцали транзиторные количественные нарушения сознания (чаще оглушение, но временами, возможно, и сопор). Описаний, похожих на качественные нарушения сознания, и данных для диагностики деменции в представленной меддокументации нет.

Переходим к анализу свидетельских показаний, которые «согласуются» с заключением экспертов. Читатель может сверять мои слова с текстами судебных решений.

Свидетельница (лицо 13) сказала, что знает семью истца с 1985 года, работает с женою истца (лицо 14) и за неделю до Нового года они (лица 13 и 14) навещали в больнице свекровь (лицо 8) последней. При общении невестки (лицо 14) со свекровью в присутствии знакомой невестки (лицо 13) свекровь на вопросы отвечала односложно и сообщила, что болеет. Невестка угостила больную, лежащую свекровь, мандарином, и больная ела мандарин, как яблоко. Больная лежала в памперсах и не могла дойти до туалета.

В этих свидетельских показаниях судья Я.В. Шестопалова увидела нелепость, неадекватность, слабоумие больной (лица 8) и не заметила всего остального. А остального много! Больная узнала, отвечала и сообщила, то есть она различала людей, понимала обращенную речь, адекватно на нее отвечала, правильно оценивала свое состояние, но… не отличала съедобное от несъедобного. Когда обследуемый справляется с более тяжелыми заданиями (речь, лица людей, самооценка), а не справляется с более легкими (съедобное — несъедобное), то это говорит о симуляции, о вранье. У больной не было причин для симуляции. Следовательно, недостоверную информацию сообщила свидетельница (лицо 13). Для меня показания этой свидетельницы ценны тем, что она является подругой жены истца. Это максимально преувеличенное свидетельство в пользу «деменции» свекрови.

Свидетельница (лицо 15) пояснила, что знакома с семьей лица 8 очень давно. Знает дочку (лицо 2) с рождения. Когда у матери (лицо 8) был инсульт, дочка переехала к ней и досматривала мать со своим сыном (внуком). Последний раз свидетельница видела мать с дочерью 30.01.2006 года. Они ехали из больницы.

Если эти свидетельские показания подтверждают диагноз деменции, то чьей? Они подтверждают здравый ум и твердую память матери, которая дом оставила тем, кто жил в нем и кто за ней ухаживал, — своей дочери и своему внуку.

Свидетельница (лицо 18) пояснила, что на момент допроса в суде не очень хорошо помнит больную (лицо 8) и будет говорить о ней согласно записям в истории болезни. Записи в истории болезни (которые мы уже разобрали) она и подтвердила, не добавив к ним ничего нового. В допросе лица 18 судья подчеркнула, что у лица 8 был правосторонний гемипарез и потому ей было очень тяжело подписать документ.

Я же подумал о том, что с плохо работающей правой рукой тяжело чистить мандарин. «Ела мандарин, как яблоко» или пыталась в пересохший рот выдавить сок из него? Пока «заботливая» невестка наблюдала.

Выводы. Показания свидетельницы (лица 13) недостоверны из-за ошибки, характерной для симулянтов. Свидетельница (лицо 15) косвенно подтвердила твердый ум и здравую память лица 8. Свидетельница (лицо 18) вписана судьей для количества. Ее свидетельство полое, пустое.

Рассмотрим свидетельские показания, к которым суд отнесся критично, потому что они не согласуются с заключением СПЭ.

Частный нотариус (лицо 6) пояснила, что 30.12.2005 года к ней обратилась ответчица и ее мать с просьбой засвидетельствовать договор отчуждения жилого дома. Мать сказала, что она хочет подарить дом дочери. Нотариус поинтересовалась, есть ли у нее еще дети. Мать ответила, что есть еще сын. Нотариус обговорила с матерью договор дарения, предупредила о его последствиях и предложила заключить договор пожизненного содержания, поскольку дочь и так досматривает мать. Договор был зачитан и подписан. По мнению нотариуса, поведение матери было адекватным. При заключении договора она вела себя спокойно, понимала то, что нотариус ей объясняла, на состояние здоровья не жаловалась.

Мы подошли к ключевому моменту нашего расследования. 30.12.2005 года больную видели: врачи ГБ № 7 г. Донецка, нотариус и дочь. Показания врачей и показания нотариуса с дочерью взаимоисключающи. Врачи говорят, что 30.12.2005 г. больная была настолько слабоумна, что не узнавала дочь. Нотариус с дочерью утверждают, что больная 30.12.2005 г. знала размеры своего имущества, своих наследников, обсуждала и улавливала отличия договора дарения от договора пожизненного содержания. Может ли психиатрия помочь реконструировать реальность или хотя бы исключить то, что с научной точки зрения является невероятным?

В реконструкции прошлого с помощью науки всегда есть доля допущения, доля предположения, вымысла. Исключение факта, который наука считает невероятным, фантастическим, дает суду необходимую категоричность.

Итак, чьи показания противоречат научным данным? Конечно же, врачей ГБ № 7 и донецких психиатров-экспертов. Диагноз «выраженная деменция» противоречит даже здравому смыслу. Кто в школе не слышал фразу, что если человек дурак, то это надолго? В ней отражены основные критерии слабоумия, согласующиеся с научными: стойкое снижение интеллекта до определенного уровня. Врачи ГБ № 7 стойкого снижения высших корковых функций у больной не видели сами, а эксперты не проследили их хронического или прогрессирующего характера по меддокументации!

Наше с читателем заключение о наличии у больной астенических нарушений с транзиторными расстройствами сознания не исключает показаний нотариуса и дочери больной. Более того, оно органично согласуется со всей имеющейся меддокументацией, с показаниями свидетелей двух сторон и легко объясняет их кажущуюся противоречивость. Деменцией же можно объяснить малую часть меддокументации и свидетельских показаний. Другую, большую, часть нужно признать ложной под видом предлога, иезуитскую тонкость которого вы еще оцените. Здесь, как с часами, которые мы разбирали и собирали в детстве. У кого осталось больше лишних деталей, у того меньше шансов, чтобы «прошлое затикало».

Продолжим разбор свидетельских показаний, признанных судом недостоверными.

Племянница (лицо 16), живущая на соседней улице, пояснила суду, что часто бывала у тети (лицо 8) дома, знает, что тетя попросила свою дочь переехать к ней, заботиться о ней и опекать. Последний раз она видела тетю в марте 2008 года. Во время их общения тетя была в здравом уме.

 Бывшая сотрудница (лицо 17) пояснила суду, что знала лицо 8 с 1967 г. и дружила с ней. В марте 2005 г. лицо 17 вместе с коллегами пришла поздравить лицо 8 с 8 марта. Лицо 8 сообщила коллегам, что собирается оставить дом дочери (лицо 2). В октябре-ноябре 2007 г. лицо 17 видела лицо 8 и не заметила у нее никаких умственных отклонений.

Решение оставить дом дочери, по данным этой свидетельницы, высказано матерью еще до инсульта 3.11.2005 года, то есть в то время, когда здравость ее ума и твердость памяти никто не оспаривает! Психологически понятна и достоверна реализация этого решения 30.12.2005 г., во время тяжелой болезни. Не исключено, что после посещения невестки, которая пришла с подругой, дала нечищеный мандарин и смотрела, как однорукая свекровь его сосет, мысль оставить дом дочери и внуку созрела у свекрови окончательно и бесповоротно.

Сосед (лицо 19) пояснил, что лицо 8 часто заходила к нему в магазин и что он встречался с ней по несколько раз в неделю. Видел лицо 8 перед новым 2005 годом. Она двигалась сама, без посторонней помощи и сказала ему, что у нее было воспаление легких. Лицо 8 выглядела всегда опрятно. Он доверял ей запасные ключи от своего магазина, потому что часто их забывал. Лицо 8 говорила только о дочери, о сыне не говорила.

Покажите мне слабоумную больную, которой неслабоумный сосед доверяет на хранение ключи от своего магазина. По мнению этого соседа, память у лица 8 была лучше, чем у него, перед новым 2005 годом она была адекватна (сделка 30.12.2005 г.) и говорила только о дочери и не говорила о сыне. То есть свидетель проясняет еще и мотивы сделки.

О мотивах спорной сделки 30.12.2005 г. и о психическом состоянии лица 8 говорит лицо 21. Но мотивы сделки почему-то ни суд, ни экспертов не интересуют?!

Здравый смысл и жизненный опыт говорят, что дочь, вернувшаяся в отчий дом со своим сыном (внуком) по просьбе заболевшей 79-летней матери, станет сердцу матери ближе сына, который к заболевшей не вернулся и горшки из-под нее не выносил. Если дочь с матерью не ссорились (а данных об этом в гражданском деле нет!), то совместное проживание в доме, ремонт которого они осуществляли, совместное имущество и траты сблизят их. У сына своя семья, свои переживания, свой дом, а у матери с дочерью и внуком своя семья, свои заботы, свой дом. Сын живет с чужой женщиной, с невесткой. Завещать ей часть общего с дочерью и внуком дома захотят не многие свекрови. Если бы мать завещала дом не ближним (дочери с внуком), а дальним (сыну с невесткой) или чужим, то психическое расстройство можно бы было у нее предположить. Но она оставила дом тем, кто за ней ухаживал, а не тем, кто к ней захаживал. Что тут житейски необычного, непонятного, психически ненормального? Где болезненный мотив? В чем проявляется слабоумие?

Свидетель (лицо 21) знает семью лица 8 с 1990 года. В 2006 г. общался с лицом 8 и она «разговаривала нормально, адекватно». Лицо 21 видел лицо 8 01.01.2006 г. В этот день лицо 8 «пригласила всех в гости, всех узнала, адекватно вела себя, знала все даты, принимала участие в беседе, чувствовала себя хорошо и рассказала, что с дочерью она подписала договор дарения дома». С 2006 г. по 2007 г. лицо 21 помогал лицу 8 делать водопровод и встречался с сыном (лицо 7), который говорил лицу 21, что надеется, что дочь досмотрит их мать. Мать хорошо готовила, знала цены в магазинах. Последний раз лицо 21 видел мать 8.03.2008 года.

Допрос этого свидетеля проведен судьей почти по диагностическим критериям МКБ-10! Здесь что ни слово, то клинический перл, опровергающий выставленный экспертами диагноз!

Психиатры знают, что слабоумный больной может принимать «участие в беседе»… слабоумных. Это трудно назвать беседой, но собранные вместе слабоумные больные по привычке начинают общаться. Если понимание обращенной речи у них нарушено, то они пытаются угадать ее смысл по словам, обрывкам фраз, интонациям и отвечают в соответствии с тем, что и как им удалось расшифровать. Это печальное зрелище. Психиатры, имеющие опыт групповой психотерапии, знают, что перекрестная беседа в группе выявляет не только слабоумных больных, но и больных с легким когнитивным расстройством. Даже для них группа с ее необходимостью быстро переключаться с одного на другого — это стресс, нагрузка, которых они избегают. Для слабоумной 81-летней женщины с букетом сосудистых заболеваний общая беседа за столом — неподъемная ноша. От попыток следить за тем, за чем с ее умственными возможностями уследить уже нельзя, у нее поднимется артериальное давление, заболит голова и т.д. Слабоумным нужна привычная обстановка, тишина, покой, отсутствие перекрестных источников информации, чтобы их мозг успевал переработать стимулы из внешнего и внутреннего мира. Их нельзя перегружать информацией. Гости, приемы, суета ухудшают состояние слабоумных и осложняют жизнь тех, кто за ними ухаживает. Этим семьям не до гостей!

Свидетель (лицо 22) пояснила, что работает участковым терапевтом. До 2008 года лицо 8 была опрятной, интеллигентной, активной женщиной. Сознание у нее было нормальным, психических болезней у нее не было. Из-за возраста у нее была снижена память, и потому лицо 22 выписывала лицу 8 лекарства для улучшения кровообращения головного мозга. Лицо 8 всегда была контактна и свободно общалась.

В допросе участкового терапевта я принимал участие. Запись моих вопросов и ее ответов пылится в архиве суда. Терапевт сказала, что лицо 8 получала в среднем около 6 (шести) лекарств ежедневно. Знала их названия и до самой смерти без напоминаний принимала их!

Мнения интернистов, видевших больную при жизни, разделились. Врачи стационаров, склонные к выходу за пределы своей компетенции, видели больную в общей сложности менее 2 месяцев. Они находили у нее снижение памяти, дезориентировку (при сохранном сознании?!) и выраженную (транзиторную?!) деменцию. Участковый терапевт, знавшая больную несколько лет, психических расстройств у нее не находила.

Показаниями участкового терапевта эксперты и суд пренебрегли. Суд отнес участкового терапевта (как, впрочем, и меня!) к группе лиц, «не имеющих специальных знаний».

Мое участие в суде было формальным и ничтожным. В ходатайстве я обосновал (со ссылкой на материалы гражданского дела, на акт СПЭ, на МКБ-10) несостоятельность заключения СПЭ и просил суд признать его недопустимым и недостоверным доказательством. Зная зависимость судов от заключения СПЭ, я не ожидал от судьи самостоятельного решения, а просил назначить повторную СПЭ. Одного нарушения требований МКБ-10, за которым тянулось нарушение ч.1 ст. 7 ЗУПП, достаточно было для сомнений в правильности первичной экспертизы и назначения повторной СПЭ. Судья мое мнение не учла. Она могла допросить меня как свидетеля, пригрозить уголовной ответственностью за дачу ложных показаний и выяснить мои сомнения в правильности заключения экспертизы. (Ответственность за дачу ложных показаний считается одной из гарантий объективности свидетельских показаний и заключений экспертов.) Могла провести перекрестный допрос эксперта и меня как представителя стороны. Ничего этого не было сделано.

В решении суда сухо сказано, что «представитель ответчицы исковые требования не признал в полном объеме, просил суд отказать в удовлетворении иска». Коль скоро состязательность психиатров в суде не удалась, переходим к выступлениям экспертов.

Допрос эксперта предусмотрен в уголовном и гражданском процессах для того, чтобы судья мог уяснить сам и довести до сведения других участников процесса суть, содержание заключения эксперта, особенно когда это заключение явно расходится с показаниями свидетелей и со здравым смыслом. Особенно когда заключение эксперта будет положено в основу судебного решения. Например, психиатры-эксперты дали заключение о том, что подсудимый слабоумен с рождения, а свидетели заявляют, что он хорошо учился в университете. Эксперт должен доказать, что у подсудимого такой вид слабоумия, который проявляется только во время преступления и заметить его могут только судебные психиатры. Если такое доказательство суд посчитает достоверным, то диагноз «слабоумие» выставлен правильно, но адресован не точно.

Я хотел попросить эксперта (лицо 23) перечислить, согласно МКБ-10, симптомы деменции, найти их в акте СПЭ и указать их длительность. Я хотел послушать, как эксперт будет доказывать соответствие акта СПЭ диагностическим требованиям МКБ-10. Согласно презумпции психического здоровья у нашей больной сохранены: память, мышление, ориентировка, понимание, счет, способность к обучению, язык, суждения и все остальные психические функции, букет которых составляет здоровую психическую деятельность. Психиатр больную при жизни не осматривал, а интернисты способности к обучению и рассуждению, счетные и языковые способности, особенности мышления не проверяют. Нет таких данных в историях болезни и в амбулаторной карте! Их надо предполагать. Но предположениями презумпция не разрушается. Факт психического здоровья остается юридически достоверным до тех пор, пока не будет убедительно доказано обратное. Доказано, а не голословно сказано. Данных о многомесячных нарушениях повседневной деятельности в гражданском деле тоже нет! «Ела мандарин, как яблоко». Для «деменции» мандарины, как яблоки, нужно есть полгода! А при «выраженной деменции» — завтракать из мусорного ведра.

То есть шансы разрушить презумпцию психического здоровья, если не принимать фантазии экспертов за факты, нулевые.

К счастью для экспертов, судья руководствовалась в своей работе презумпцией истинности экспертного заключения. Согласно этому мистическому виду презумпции, экспертное заключение считается истинным до тех пор, пока эксперты, его написавшие, не опровергнут его.

Знал ли эксперт о том, что судья является адептом этого тайного вида презумпции, судить не берусь. Но на все мои вопросы он читал и перечитывал акт СПЭ. Я предлагал ему назвать симптомы деменции. Он читал амбулаторную карту больной. Я предлагал найти в акте симптомы деменции. Он продолжал читать амбулаторную карту. Я просил привести примеры многомесячных нарушений повседневной деятельности больной. Он читал дневники из истории болезни, подчеркивая голосом слова «деменция» и «выраженная деменция». (Умение отвечать не в плане задаваемого вопроса, видимо, приобретается экспертами в ходе «специальной экспертной подготовки».) Судья в содержание нашей «беседы» не вникала. Она следила за формой: стимул — ответ, стимул — ответ. Когда количество стимулов и ответов перевалило видимую только судье границу, она властно вмешалась: «Достаточно. У вас есть еще вопросы к эксперту?» Я снова просил назвать симптомы деменции, которые комиссия нашла у больной. Круговое чтение акта надоело даже судье. Но вместо того, чтобы призвать эксперта отвечать на задаваемые ему вопросы, она сказала: «Эксперт уже ответил на этот вопрос. Я отвожу его».

Молодым экспертам следует запомнить описанную мной экспертную технику. Профессиональная самооценка и самолюбие от такой «состязательности», судя по вегетативным, иногда довольно бурным реакциям эксперта, страдают. Зато в судебном решении появляется абзац о том, что эксперт был допрошен в суде и прочел собрание соматоневрологических диагнозов больной, которые якобы доказывают то, что сами по себе доказать не могут.

Второй эксперт (лицо 24) был допрошен в мое отсутствие. Этот эксперт почти дословно повторила слова Владимира Буковского, благодаря которым показания нотариуса и пяти свидетелей, опровергавших заключение СПЭ, охотно аннулировались судьей. Я жалею, что пропустил это заседание. Понимаю, что мое присутствие не свернуло бы дело с накатанной дорожки, а только бы потренировало вегетатику эксперта. Но мне хотелось собственными ушами услышать, как украинский судебный психиатр защищает свое заключение фразой, которую советский диссидент сказал в осуждение советской судебной психиатрии! Гегель говорил, что история повторяется дважды: в первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса. Я не был во время психиатрической трагедии и пропустил психиатрический фарс. Досадно!

В первый раз Владимир Буковский, которому московские судебные психиатры под председательством академика А.В. Снежневского поставили диагноз «вялотекущая шизофрения», охарактеризовал диагностические принципы московских психиатров следующим образом: «Идея состояла в том, что шизофрения может развиваться так незаметно и так долго, что только он, Снежневский, может ее заметить». (Обратите внимание, что это представление о диагностике вялотекущей шизофрении пациента Буковского, а не психиатра Снежневского!)

В виде фарса уже донецкий судебный психиатр защищала свое заключение обвинениями, сказанными диссидентом в адрес московских коллег по цеху! Может быть, донецкие судебные психиатры упреки в адрес московских по сей день воспринимают как руководство к действию? Надо отдать им должное: они творчески подошли к применению в диагностике тяжелых психических расстройств «принципа незаметности», описанного В. Буковским. Незаметность для непсихиатров симптомов вялотекущей шизофрении они экстраполировали на деменцию, расширив не только круг «незаметных» симптомов, но и круг лиц, эти симптомы не замечающих. Под присягой эксперт заявила, что деменция может развиваться так незаметно, что увидеть ее могут только судебные психиатры. Я сразу представил общего и судебного психиатров на природе. «Видишь суслика?» — «Нет», — отвечает общий. «И я не вижу. А он есть, — говорит судебный и добавляет: Так и с посмертной диагностикой деменции». — «Понял».

Суд изложил это выступление следующим образом: «…кроме того, эксперт пояснила, что лицо, которое не имеет специальных знаний, может считать лицо полностью нормальным, однако это (болезнь. — В.П.) влияет на способность лица понимать свои действия и осознавать последствия своих действий». Далее обыгрывание этой фразы: «Имеющиеся у лица 8 расстройства памяти и интеллекта могут влиять на ее способность понимать последствия серьезных юридических сделок. Лица, которые не имеют специальных знаний, расценивают указанные действия как особенности пожилого возраста».

Может, написать эту фразу золотыми буквами над дверями судебно-психиатрических учреждений Украины? Если, конечно, В. Буковский предоставит авторские права. Или ввести «принцип суслика» в судебную психиатрию?

Завершить свое любительское путешествие в неподкупный мир профессионалов я бы хотел кратким пересказом своих речей в судах города Донецка.

Я говорил о том, что распознать слабовидящего, слабослышащего, слабоумного могут необразованные взрослые и даже школьники. Слабость органов чувств, а тем более высшего их анализатора всегда проявляется в повседневной деятельности. Человек с тяжелым психическим расстройством столь же заметен своей беспомощностью, как и человек с тяжелым расстройством зрения и слуха. Если человек сам вдевает нитку в иголку или сам заполняет квитанции на оплату коммунальных услуг, то любые заключения любых комиссий о плохом зрении или о деменции — ерунда.

Какие «специальные знания» необходимы, чтобы оценить ум соседки, которая потерялась во дворе своего дома? Или перестала узнавать соседей? И не эпизодически, а хронически!

Эту простую мысль довести до сознания донецких судей мне, несмотря на 32 года работы с психически больными, так и не удалось. Судебные психиатры убедили их в том, что деменция — болезнь тяжелая, но невидимая. Она, с одной стороны, мешает дончанам понимать значение своих действий и руководить ими. Но, с другой стороны, не мешает им адекватно общаться с соседями, ходить по магазинам, совершать сделки купли-продажи и самостоятельно заполнять квитанции на оплату коммунальных услуг.

Миф о сумасшедших-невидимках, оккупировавших город Донецк, был надежно инсталлирован экспертами в сознание судей. Попытка деинсталлировать его была тщетной: судебная система на одном и том же месте зависала и требовала от меня пароль и личный номер в государственном Реестре аттестованных судебных экспертов. Я пытался объяснить, что устные сделки, как правило, являются для интеллекта более сложным, более трудным заданием, чем сделки письменные. Если человек купил хлеб, молоко, чай, пряники, конфеты и правильно сосчитал сдачу да еще заполнил квитанции, то он тем самым доказал, что интеллекта для заключения договора пожизненного содержания или составления завещания у него достаточно. Система отвечала: «Это ваше личное мнение. Для решения этих вопросов у нас есть комиссия экспертов».

В двух словах об Апелляционном суде Донецкой области. Здание отремонтировано, выглядит как новое. Судьи здесь вежливые, душевные. Человек, впервые попавший сюда, будет очарован. Только получив на руки судебное решение, он начинает понимать, что дух сего места проявляется в священной заботе о форме. Содержанием здесь озабочены только приходящие. У постоянных обитателей органы чувств, способные улавливать содержание, атрофированы. А посему обращаться в Апелляционный суд можно только для коррекции формы, ежели она, паче чаяния, нарушена. Если же в новые меха в суде первой инстанции, с соблюдением всех процессуальных форм, вам нальют старое вино, которое, по заключению экспертизы и по решению суда, признано «новым», то вам не сюда. Здесь, даже если вместо вина в суде 1-й инстанции вам нальют уксус, а судьи Апелляционного суда при вас попробуют его, то в решении они все равно напишут слово «вино». Повторяю: судьи Апелляционного суда лишены органов, необходимых для тестирования содержания. Они различают только форму. А так как по форме психиатром я не был, номера в Реестре не имел, то содержание моей головы напрасно разметалось здесь бисером.

В Инете этого документа, написанного от имени Украины, нет. А жаль. Молодой Чехов любил придумывать своим героям «говорящие» фамилии. Апелляционный суд, следуя чеховской традиции, создает «говорящие» судебные решения. По таким решениям можно судить об интеллекте судей, об их способностях усваивать новую информацию, о понимании ими гражданского процесса и о многом другом. Такой информации в таком судебном решении гораздо больше, чем данных, на основании которых они посмертно признали психически здоровую женщину сумасшедшей.

В апелляционной жалобе ответчица просила решение суда 1-й инстанции отменить как незаконное. На основании того, что суд 1-й инстанции безосновательно отклонил ее ходатайство о проведении повторной СПЭ и не учел «пояснения многочисленных свидетелей и нотариуса о том, что умершая в жизни была адекватным человеком, никаких психических расстройств свидетели и нотариус у нее не замечали при общении с ней».

Апелляционный суд заслушал пояснения сторон, исследовал материалы дела и оснований для проведения повторной СПЭ, как и суд 1-й инстанции, не нашел. По их мнению, суд 1-й инстанции «всесторонне, полно и объективно исследовал приведенные сторонами доказательства, правильно установил фактические обстоятельства дела и сделал правильные выводы».

«Апелляционный суд не может принять доводы апелляционной жалобы о том, что умершая не была психически больной и понимала значение своих действий потому, что самостоятельно заполняла квитанции об оплате коммунальных услуг, адекватно общалась с другими людьми, соседи не видели в ней психически больного человека, поскольку такие доводы апеллянтки не опровергают выводов специалистов в области психиатрии, изложенных ими в экспертном заключении. К тому же соседи и другие лица, на каких ссылается апеллянтка, не являются специалистами в этой медицинской области, в то время как члены комиссии, которые проводили экспертизу, являются психиатрами-экспертами первой и высшей категории, имеют стаж работы в этой области от 8 до 20 лет, исследование проводили на основании как материалов дела, так и медицинских карточек и выписок из историй болезни умершей с тщательным анализом ее диагнозов и лечения.

Все доводы апелляционной жалобы были предметом исследования в суде, на правильность выводов суда они не влияют и т.д. и т.п.».

Разве я не был прав, когда диагностировал у этого суда отсутствие органа, критически воспринимающего содержание?

Если, например, Светлану на основании заключения медико-генетической экспертизы и надписи на заборе суд 1-й инстанции признает «коровой», то Апелляционный суд сошлется на положения ст. 308, 314, 315 Гражданско-процессуального кодекса Украины, на ст. 1 Закона Украины «О судебной экспертизе», на ч. 2 ст. 3 Закона Украины «О межвидовых кровосмесительных браках» и оставит решение суда 1-й инстанции в силе. Повторную генетическую экспертизу на основании свидетельств ее одноклассников, мужей, коллег по работе суд не назначит потому, что все эти люди «не имеют специальных знаний, в то время как члены комиссии являются специалистами, имеют категории, стаж работы, тщательно исследовали круг ее чтения, фильмотеку, травоядную диету и пришли к заключению». Браки Светланы признают недействительными, а детей, прижитых в браках, отправят на ферму. При такой экспертизе и таком судопроизводстве гарантировать Владимиру посмертную защиту его прав, с учетом детских надписей на заборах, нельзя.

Решение судьи Высшего специализированного суда Украины можно и не читать. Они там, в Киеве, проверяют сохранность пломб и наличие акцизных марок на формах, состряпанных в судах предшествующих инстанций.

Переходим к части «Выводы и предложения».

1. Состязательности психиатров-экспертов в суде у нас нет. Уровень судебно-психиатрического заключения и основанного на нем судебного решения вы оценили. Донецкие эксперты не худшие на Украине. Что пишут худшие — можно представить. Необходимо обдумать целесообразность принятия Закона Украины «О доступе к судебно-психиатрическим решениям» и создания Единого государственного реестра судебно-психиатрических решений. Гласность судебного процесса предполагает прозрачность судебной психиатрии. Создание такого Реестра повысило бы уровень судебно-психиатрических заключений, сделало бы прозрачной работу психиатров-экспертов и ввело бы судебную психиатрию под контроль общества, в том числе и психиатрического. Реализацию этой идеи можно осуществить теми же силами и средствами, что и реестр судебных решений.

2. Нужно отменить все препятствия, мешающие состязательности психиатров-экспертов в суде. Например, ч. 2 ст. 53 ГПК говорит о том, что экспертом может быть только лицо, имеющее необходимые знания для дачи заключения по исследуемым вопросам и внесенное в государственный Реестр аттестованных судебных экспертов. В результате применения этой статьи мы уже получили от имени психиатрии акт СПЭ, от имени Украины — судебное решение с фразой, которая звучит как начало антиутопического романа: «Апелляционный суд Донецкой области не может принять и понять, кто разрешил гражданам Украины до проведения им посмертной СПЭ считать себя и других психически здоровыми людьми, поскольку такие мнения граждан Украины существенно противоречат возможным выводам специалистов в области психиатрии и подрывают авторитет науки».

Если бы я выступил в суде в качестве эксперта, а не наблюдателя, то я бы затруднил суду поиск истины? Или помешал бы экспертам так выступать от имени психиатрии, а суду от имени Украины?

Сегодня помощник судьи в считанные минуты может дать судье справку о научном весе предполагаемого психиатра-эксперта и о его известности. В Интернете есть все: статьи эксперта, отзывы на них, индекс цитирования его работ в отечественной и зарубежной литературе и т.д.

3. Точность психиатрической диагностики соответствует точности методов, которыми психиатры располагают. Требовать от нас большего, а тем более обвинять нас могут только люди, которые зря нас избегают и боятся. Будут у нас методы визуализации ощущений, представлений, мыслей и прочего, тогда и мы будем точны, как боги.

В описанном нами случае «злоупотребляли психиатрией» (если уж использовать этот ярлык) невропатологи. Это они употребляли и употребляют во зло, незаконно используют психиатрическую терминологию, частенько завершая свои диагнозы припиской «с интеллектуально-мнестическим снижением». Если бы они на глаз или на вкус определяли количество сахара в моче у пациентов, то вреда от них было бы меньше. Не хотят. Им «снижение памяти» определять от фонаря кажется делом более легким и гигиеничным. Когда пациент, у которого когнитивные функции не нарушены, со «снижением памяти», приходит к психиатру — это полбеды. Когда же он со словами «снижение памяти», «деменция» умирает... Невропатологи роняют в меддокументацию психиатрические термины, которые потом по зернышку, по копеечке собирают судебные психиатры. Насобирав достаточное количество, они по рецептам из учебников психиатрии готовят «бомбочку» и отсылают ее в суд. Судья «дергает за веревочку и взрывает» заказанную сделку или завещание.

Состязательность психиатров-экспертов могла бы свести к минимуму субъективизм психиатрической диагностики, но судьи предпочитают сводить к минимуму состязательность психиатров в суде. Ответственность за такое решение лежит на судьях. Это они так рассматривают уголовные и гражданские дела и так применяют процессуальный закон. В нашем случае судьи в основу своих решений положили акт СПЭ и отвергли доказательства, противоречащие ему. Сославшись на то, что эксперты имеют первую и высшую категории и стаж работы от 8 до 20 лет, судьи проигнорировали ходатайство врача-психиатра высшей категории со стажем работы 32 года. О чем говорит поведение людей, которые то ссылаются на формальные признаки, то в упор не замечают их? Психиатры, хоть наполовину и с завязанным ртом, но пытались представить суду две противоположные точки зрения. Суд заткнул уши!

Люди, поместившие в статью «Злоупотребления и врачебные ошибки в психиатрии» разделы «Невменяемость» и «Недееспособность» (см. в «Википедии»), прячут виновных судей за спины невиновных психиатров и тем самым способствуют и соучаствуют в том зле, с которым якобы борются. Они напоминают мне белого мужчину, который ругает гинекологов за то, что его белая жена родила чернокожего мальчика.

Если суд на основании «всестороннего, полного и объективного исследования всех материалов дела» признал кого-то невменяемым, недееспособным или признал сделку недействительной, то суд и должен нести всестороннюю, полную и объективную ответственность за принятое решение. Остальное — от лукавого.