Газета «Новости медицины и фармации» 1-2 (442-443) 2013

15 января 1622 года в семье Покленов родился сын, названный, как и отец, Жаном Батистом. Мальчик появился на свет слабым. «Сударыня! — говорю я. — Осторожнее поворачивайте младенца! Не забудьте, что он рожден ранее срока. Смерть этого младенца означала бы тяжелейшую утрату для вашей страны!

— Мой бог! Госпожа Поклен родит другого.

— Госпожа Поклен никогда более не родит такого, и никакая другая госпожа в течение нескольких столетий такого не родит», — справедливо заметил Михаил Булгаков в блестящем романе «Жизнь ­господина де Мольера» [3] .

Вряд ли Жан Батист Поклен, обойщик королевского двора, думал о месте в истории и тем более вряд ли предполагал, что этим будет обязан своему старшему «непутевому» сыну. Но кто и в чем может быть уверен? Так ли часто прозревают будущее? Нужно ли?

Несмотря на большое число работ, посвященных жизни и творчеству Мольера (впервые фамилия Мольер вместо Поклен появилась в документе от 28 января 1644 года), в его биографии до сих пор остаются пробелы. Некоторые исследователи полагают, что о знаменитом писателе так же мало известно, как о Вильяме Шекспире. При том, что предположение преувеличено, в биографии Мольера действительно много белых пятен. И это вызывает удивление. Почему так случилось? Жан Батист при жизни был известен, знаменит. Его друзьями и приятелями были знаковые фигуры Франции, например Буало, Расин, Корнель, Сирано де Бержерак, Лафонтен и другие. Между тем никто из друзей не захотел или не успел написать о великом современнике. Первая биография Мольера появилась через 32 года после смерти писателя. Об авторе первого жизнеописания — Жане Леоноре Галлуа де Гримаре — ничего не известно. Несравненно хуже, по мнению Буало и других знакомых Мольера, что Гримаре мало знал о жизни писателя, вследствие чего текст изобилует недостоверной информацией.

С первой четверти XIX века резко возрос интерес ко всему, связанному с Мольером. Появляются исследования Эжена Ригаля (1908), Э. Депуа (1874), Карла Манциуса (1905, русский перевод — 1922) и других, заполнивших в значительной мере пробелы и, главное, исправивших неточности прежних исследований. Еще в 1682 году Шарль Валье де Лагранж, коллега Моль­ера по театру и первый издатель сочинений, подчеркивал, что многие сведения об авторе можно найти, внимательно прочитав произведения. Впрочем, это не вызывает удивления. В творчестве неизменно прочитывается автор, хочет он того или нет. Через много лет другой великий француз — Антуан де Сент­Экзюпери — писал: «Ищите меня в том, что я пишу».

Итак, постепенно из отрывочных сведений возникал очищенный от вымыслов облик Жана Батиста Мольера. Особенно это относится к фактам биографии: более или менее точны даты учебы, работы, начала театральных увлечений, переросших в профессию актера, затем драматурга. Лагранж, автор «Регистра», в котором содержится сжатая хронологическая запись спектаклей с отметкой выручки и доли в ней каждого актера, то тут, то там прерывается указаниями на какое­нибудь радостное или печальное для труппы событие. За недостатком красноречия или стесняясь выражать свои чувства, Лагранж изображает эти события не словами, а красками. «Регистр» послужил дополнительным достоверным источником фактов для биографии писателя.

Внимательно читая комедии писателя, нельзя не заметить, что некоторые темы часто повторяются: недвусмысленно выражено отрицательное отношение к врачам, медицине, которую автор вовсе не считает наукой. Вряд ли такой подход не связан с определенными личными обстоятельствами. Каким был Мольер вне сцены и письменного стола? Когда и чем болел?

Врачам и медицине в целом не очень везло в литературе, критики было немало. Но даже при этом трудно найти столь негативные, бескомпромиссные оценки. Очевидно, была причина. Какая?

Для того чтобы приблизиться к разгадке, следует лучше узнать жизненный путь писателя, его привычки, знакомства и в первую очередь болезни.

Мольер, в начале пути Жан Батист Поклен, родился в обеспеченной семье мастеровых высокого класса. Положение отца, королевского обойщика и декоратора, успешного торговца, обеспечивало безбедное существование большой семье. Об отце говорят разное, обвиняют в скупости и своеволии. Пожалуй, вряд ли можно его характеризовать однозначно. Несмотря на конфликты с Жаном Батистом младшим, он нередко приходил ему на помощь. А то, что не мог принять и понять образ жизни и пристрастия сына, заслуживает снисхождения. Другой была мать, Мария де Крессе из рода Мазюэлей — мягкая, интеллигентная, не чуждая интереса к музыке, литературе, театру. В роду Крессе были известные музыканты, актеры.

К сожалению, Мария де Крессе умерла молодой в 1832 году от туберкулеза легких, оставив сирот, старшему сыну (Мольеру) было 10 лет. Атмосфера в доме изменилась, исчезла мягкость, нежность, внимание к запросам детей. Через 2 года в доме появилась мачеха. Какой она была? Нет единого мнения, но, естественно, даже отдаленно она не была похожа на преданную мать.

В 1836 году мальчика отдали в Клермонскую коллегию, в которой учились дети из высокопоставленных слоев общества, т.е. денег на образование королевский обойщик не жалел. В Клермонской коллегии подросток нашел друзей в лице Сирано де Бержерака, Франсуа Бернье (врач и знаменитый путешественник), Гено (поэт), брата принца Конде. Кумиром был набиравший популярность Пьер Гассенди (1592–1655) — материалист, философ, поклонник и последователь Эпикура. Но все же жизнь в учебном заведении была скучной, дисциплина — строгой. Радостью оставалась возможность читать, общаться с друзьями и участвовать в периодически устраиваемых театральных представлениях. Очевидно, в колледже и еще раньше, при посещениях с дедом Луи де Крессе уличных представлений окрепла у юноши любовь к театру. Затем по настоянию отца Жан Батист учился в юридическом колледже, получил звание лиценциата права и очень короткое время занимался адвокатурой. Но не это влекло талантливого юношу.

Известно, что с детских лет Жан Батист с родителями, а чаще с дедом бывал на замечательных театральных представлениях. На улицах располагались балаганы с марионетками, разыгрывались представления с пением, музыкой, шутками.

Скоплением людей пользовались «медики», очевидно, стремясь привлечь потенциальных пациентов. Выглядело действо не вызывающим доверия, с точки зрения мыслящих людей. «У Нового Моста в балаганчиках расположились уличные врачи, зубодеры, мозольные операторы и аптекари­шарлатаны. Они продавали народу панацеи — средства от всех болезней». Рождались и умирали новоявленные панацеи, вроде орвьетана. Кстати, история орвьетана не так однозначна [4]. Препарат под этим названием использовался в лечении около 150 лет. В Париже в XVI веке успешно пропагандировал орвьетан Кристоф Контуджи, знавший состав лекарства. Некоторые исследователи изобретение орвьетана приписывают итальянцу Джироламу Феранти из Орвието. В любом случае факт существования препарата не выдуман писателем.

Обойди кругом все царство,

Лучше не найдешь лекарства!

Орвьетан, орвьетан, покупайте орвьетан!

Такова одна из известных реклам орвьетана, приведенная Булгаковым в романе «Жизнь господина де Мольера». Известны и другие. Каков бы ни был препарат, какова бы ни была эффективность, метод привлечения пациентов у серьезного человека не вызывал доверия. Не говоря о том, что сам факт существования панацеи дискредитирован без шансов на изменения.

Думается, смерть матери привела мальчика к душевному надлому, к обиде на врачей, не спасших дорогого человека. Как же им верить после этого?..

Современники описывают Мольера худощавым, с впалой грудью, вспыльчивым, с перепадами настроения. Жан Батист с детства заикался, что усилилось после смерти матери. Среди многочисленных теорий заикания предпочтительной (но не единственной) является психо­физиологическая [11]. Очевидно, Мольеру в связи с заиканием не раз приходилось искать помощи у врачей и, надо думать, не всегда удачно. Известно, что один из актеров, игравший на сцене с Мольером роли любовников, никак не мог излечиться от заикания. Организм человека не спешит раскрывать тайны!

И самое главное, уровень медицины XVII века оставлял желать лучшего, особенно в Париже. Еще в XVI веке Франсуа Рабле считал университет Сорбонны консервативным, препятствующим внедрению новшеств. И не случайно он окончил университет в Монпелье, и не случайно подвергался гонениям cо стороны ученых Сорбонны [9]. С тех пор до описываемых событий мало что изменилось.

Так, открытие Уильяма Гарвея (1628) подверглось ожесточенной критике со стороны Парижского медицинского факультета, как и прежде, одной из самых консервативных школ того времени. В Парижском университете запретили преподавание учения Гарвея, а за отступления от положений Гиппократа и Галена исключали из научного сообщества. XVII век в истории медицины отличался контрастностью. С одной стороны, сделаны эпохальные открытия: появилась возможность заглянуть в прежде недоступный мир благодаря открытиям Марчелло Мальпиги (итальянский анатом, физиолог и ботаник, 1628–1694) и Антони Левенгука (конструктор микроскопов, основоположник научной микроскопии, первым открыл кровяные тельца и многое другое, 1632–1723). Выдающимся врачом ХVII столетия был и Т. Сиденхем (1624–1689) — создатель внутренней медицины, выделивший и описавший ряд заболеваний. Его справедливо называли английским Гиппократом. С другой стороны, инквизиция еще была могучей и судила Галилея. Оставались сильны в медицине воззрения о необходимости очищения организма кровопусканием и приемом слабительных. Говорили, что от кровопусканий погибало больше людей, чем во время войн.

Образы врачей, рассуждения об их работе, рассыпанные во многих комедиях Мольера, вызывали отклик у зрителей. Так, в комедии «Дон Жуан» Сганарель, переодевшись в платье врача, не смущаясь, поддерживал профессиональный разговор, выписывал рецепты. «Дон Жуан. Какие же ты лекарства им прописал?.. А почему бы и нет? На каком основании тебе не пользоваться привилегиями, какие есть у всех прочих докторов? Когда больные выздоравливают, доктора имеют к этому такое же отношение, как ты. Все их искусство — чистейшее кривлянье. (Выделено мною. — И.Л.). Они только пожинают славу счастливых случаев, и ты можешь так же, как они, обращать в свою пользу удачу больного и приписывать своим лекарствам все, что может зависеть от благоприятного стечения обстоятельств и от сил природы... Медицина — одно из величайших заблуждений человечества». (Выделено мною. — И.Л.)

«Сганарель. Как! Вы не верите ни в александрийский лист, ни в ревень, ни в рвотное вино?» И далее автор описывает, как один человек около недели мучился, лекарства не помогали. В конце концов ему дали рвотное вино.

«Дон Жуан. И он, конечно, выздоровел?

Сганарель. Нет, умер. Целых шесть дней он не мог умереть, а тут сразу же и умер. Дон Жуан. Замечательное средство». Обращаю внимание на верную мысль, что выздоровлению способствуют «силы природы». Мольер, владевший латинским языком, знал, несомненно, утверждение Монтеня в знаменитых «Опытах» о целительных силах природы, тем более что, по утверждению биографов, он высоко ценил этого философа. Кстати, небезынтересно: Мольер перевел на французский язык труд Лукреция Кара «О природе вещей», что подчеркивает интерес писателя к биологической науке.

К сожалению, у писателя не только в период написания «Дона Жуана», но и раньше были основания для негативного отношения к врачам. В сентябре 1664 года умер друг Мольера аббат Ле Вайе, а через 2 месяца — первенец Луи. Кроме едкой иронии, думается не всегда справедливой, автор пользуется реальными фактами. С ХV века в качестве лечебного средства применялось рвотное вино, что вызывало непрекращающиеся споры. В составе рвотного вина была сурьма, лекарство создали аптекари, в результате чего разразилась бескомпромиссная борьба врачей с провизорами за пациентов. Сомнительная эффективность препарата, как и сам препарат, давно забыты, осталось только выражение: «не разводи антимоний», антимоний на латыни — сурьма [6].

Еще более едко Мольер высмеивает врачей, врачебную гильдию в пьесе «Любовь­целительница». Современники называли эту пьесу «Врачи», что, пожалуй, удачнее. В старинной библиотеке театров название двойное: «Любовь­целительница, или 4 врача». Так или иначе они являются центральными персонажами, несущими основную психологическую нагрузку.

В центре сюжета — консилиум. Отец, обеспокоенный состоянием здоровья дочери, приглашает на консультацию четырех специалистов. И далее описывается осмотр, обсуждение и вердикт. Как обычно, в уста слуги вкладываются основные мысли автора.

«Лизетта. На что вам, сударь, сразу четыре лекаря? И одного хватит, чтоб убить человека.

Сганарель. Как будто лекари убивают людей!

Лизетта. Я знавала одного человека, который преотлично доказывал, доказывал, почему не следует говорить: «Такой­то скончался от лихорадки и воспаления в легких», а надо: «Помер от четырех лекарей и двух аптекарей».

Слова Лизетты, несомненно, отра­жают как мысли автора, так и в значительной мере настрой общества. Послушав рассуждения докторов, участвующих в консилиуме, еще больше убеждаешься в неуважении комедиографа к эскулапам.

Одного из докторов узнает Лизетта, видевшая его во время осмотра другого пациента. Доктор поинтересовался состоянием осмотренного больного, отказываясь верить, что он умер. Самое интересное, что ссылался при этом «эскулап» на Гиппократа: «Гиппократ говорит, что подобные болезни приходят к своему завершению лишь на четырнадцатые или на двадцать первые сутки, больной же занемог всего шесть дней тому назад».

Поражает схематичность взглядов и рассуждений докторов, если это можно назвать рассуждением. А как же непреложный завет: «Лечить больного, а не болезнь»? Конечно, определенные схемы или протоколы лечения заболеваний по нозологическим единицам (диагнозам) приняты и сегодня в повседневной практике с целью недопущения ошибок. Но они не являются догмой в руках думающего специалиста. А недумающего?!

Во время обсуждения состояния пациентки доктора делятся делами, не имеющими никакого отношения к больной девушке, просто ведут малоинтересный светский разговор.

Потерявший терпение отец торопит докторов, прерывая беседу: «Господа! Состояние моей дочери ухудшается. Будьте столь добры, скажите скорее, на чем вы порешили?» Но добиться вразумительного ответа невозможно, так как мнения полярны и легковесны. Два совета для примера:

«Г­н Томес. Мы обсудили состояние вашей дочери, сударь. Мое заключение: недуг ее вызван чрезмерным жаром в крови, поэтому я предписываю отворить больной кровь, и чем скорее, тем лучше.

Г­н Дефонандрес. А я утверждаю, что болезнь ее — это загнивание соков, причина коего — в переполнении желудка, из чего заключаю, что тут следует применить рвотное».

Обсуждение продолжается: каждый доктор отстаивает свое мнение. Доктор Баис совершенно анекдотичен, говоря: «Ибо лучше умереть по всем правилам, нежели выздороветь против правил». Трудно что­либо добавить к такому заключению. Растерянный отец обращается за помощью к аптекарю и покупает «панацею», все тот же орвьетан.

В комедии «Любовь­целительница» Мольер поднимает важные вопросы, не утратившие значения и в наше время. Так, писатель, как и на 100 лет раньше Франсуа Рабле, высмеивает составителей гороскопов, которые наживаются на легковерии некоторых «скудоумцев»: «Составители гороскопов при помощи обманных своих предсказаний наживаются на суетности и честолюбии некоторых скудоумцев». Не являемся ли мы свидетелями возросшего интереса к астрологии, ведь гороскопы печатаются во многих газетах и журналах? Предсказания, всевозможные гадания становятся нормой жизни. Чего в этом больше — глупости или разочарования? Жан Батист совершенно справедливо полагает, что «привязанностью к жизни» пользуются шарлатаны разных мастей.

Часто под вымышленными зашифрованными именами скрываются конкретные врачи, современники. Имена врачей образованы из корней греческих слов. Несомненно, современники угадывали в лице Томеса (пускающий кровь) королевского врача Д’Акуина, в Дефонандресе (убивающий людей) — Де Фужере, одного из известных парижских врачей, в Макротоне (медленно говорящий) — врача Гуэно, в Баисе (лающий) — лейб­ медика брата короля — Эспри и др. Мольер саркастически изображал врачей, давая им порой соответствующие фамилии, например Пургон, от французского слова purger — очищать желудок.

О существовании прототипов писал современник Мольера Ги Патен, прекрасный врач, знакомый комедиографа, человек передовых демократических взглядов [9]. Читая предположения врачей о диагнозе, их сбивчивые рекомендации, убеждаешься, что, как и в других пьесах, главным остается слепое следование указаниям древних врачей.

«Г­н Макротон. При всем том дочь ваша не обязательно выживет, но вы хоть будете знать, что приняли кое­какие меры, и обретете утешение в том, что скончалась она по всем правилам». Второй врач добавляет: «Ибо лучше умереть по все правилам, нежели выздороветь против правил». В результате несчастный отец решает лечить дочь самостоятельно, купив в аптеке лекарство, по слухам эффективное. Аптекарь отпускает лекарство и поет:

Всем золотом заокеанским вам

Не оплатить секрета исцеленья.

Ведь мой бальзам, врачам на удивленье,

От всех недугов избавляет сам:

От оспы,

Поноса,

Холеры,

Запора,

Чахотки,

Прострела,

Сухотки,

Проказы,

Чесотки

Спасает чудодейственный бальзам.

Естественно, сцена шаржирована. Но в ней четко отражена конфронтация врачей с провизорами и вновь речь идет о панацее, средстве от всех болезней.

Писатель интересовался медициной как наукой, несмотря на эскапады, знал учение Гарвея о кровообращении, смог оценить важность открытия. Поэтому невежество окружающих врачей вызывало недоверие и раздражение. Не случайно по ходу пьесы один из докторов призывает «слепо верить нашим древним учителям» и не слушать «о так называемых открытиях нашего века касательно крово­обращения...»

6 октября 1669 года в саду королевского замка Шамбор состоялось представление пьесы «Господин де Пурсоньяк». Здесь продолжается схватка с врачами, изображение недобросовестных, чванливых, малообразованных людей. За обилием слов и терминов скрывается отсутствие профессионализма, догматизм и полное равнодушие к больному. Основным чувством, как и в других сочинениях Жана Батиста, касающихся врачей и медицины, является неуважение, доходящее до презрения. Лексика автора помогает ощутить никчемность врачей, маскирующих невежество обилием слов. «Итак… я утверждаю, что пациент наш, здесь присутствующий, имеет несчастье быть пораженным, одержимым, охваченным, измученным тем видом умственного расстройства, каковой мы весьма удачно именуем ипохондрической меланхолией, формой помешательства весьма тяжелой, для излечения которой требуется такой эскулап, как вы, непревзойденный мастер, поседевший, как говорится, в боях, через руки коего прошло великое множество всякого рода больных».

И далее в такой же манере продолжаются рассуждения с отсылками к корифеям прошлого — Гиппократу, Галену, из которых ничего реального не следует. Главное — прикрыть невежество фиговым листком с известными фамилиями. Примерно так изображены врачи в пьесах Мольера.

Как ни относиться к врачам и медицине, но волей­неволей приходилось обращаться за помощью. Тем более что состояние здоровья комедиографа внушало тревогу.

20 февраля 1662 года Мольер венчался с Армандой Бежар. Женитьба вызвала массу слухов и тревог. Мольера обвиняли в кровосмешении, в женитьбе на собственной дочери. Дело в том, что Арманда была сестрой любовницы (короткое время) Жана Батиста, выдающейся актрисы Мадлены Бежар. Возмущение была настолько острым, что Мольеру пришлось обратиться за помощью к королю. Помощь была оказана Людовиком ХIV, ставшим крестным отцом мальчика. Через несколько лет он присвоил труппе Мольера титул королевской.

Король много лет опекал писателя, а в наше время отсвет славы Мольера сохраняет в памяти потомков Людовика XIV. Но тем не менее сплетни не утихали, приводились все новые доказательства преступной связи. Обвинение продолжало терзать Мольера до самой смерти. К сожалению, подозрения оставались и два столетия спустя. Версии обвинения звучат и в пьесах Жорж Санд. Михаил Булгаков в романе «Жизнь господина де Мольера» не приходит к окончательному заключению. И только позднее Гюставу Мишо в книгах «Юность Мольера», «Дебюты Мольера» и «Сражения Мольера» (1922–1925) удалось, благодаря обнаружению новых архивных материалов, снять тяжкое обвинение с комедиографа.

Жить в обстановке слухов очень непросто, да и отношения с молодой женой складывались не лучшим образом и довольно скоро дали трещину. Возможно, сказывалась существенная разница в возрасте, но, думается, их многое разделяло. Они периодически разъезжались, затем мирились, рождались дети, и все повторялось. Открыто говорили о любовной связи Арманды с актером труппы. Независимо от верности или ложности подозрений Мольер нервничал, грустил. Отражением переживаний писателя, очевидно, явилась комедия «Школа жен».

Несмотря ни на что, театр должен был работать, для чего требовались пьесы. Мольер, как директор театра, ощущал ответственность перед актерами.

Талант автора не только не угасал, пьесы блистали глубиной замысла, описанием головокружительных интриг, неординарными поворотами сюжета, искрометным юмором.

Создавалась парадоксальная ситуация: человек слабел, писатель рос и мужал. Мольер долго не печатал свои произведения, считая себя главным образом актером. Невозможно представить, что только огромный успех «Смешных жеманниц» (1660 год) заставил Мольера поверить в себя как писателя. В 1666 году вышло первое собрание сочинений в двух томах. Собрание быстро разошлось, слава росла. Известность автора быстро преодолела границы Франции и достигла, в частности, далекой России. Историки утверждают, что Петр I всемерно поощрял переводы пьес Мольера на русский язык. Еще в 1668 году в честь русского посланника во Франции, боярина Потемкина, в театре Пале­Рояль сыграли комедию «Амфитрион», в которой роль слуги с блеском исполнил глава труппы и автор пьесы Жан Батист Мольер.

Но в жизни все обстояло не столь оптимистично

С середины 60­х годов Мольер практически не выходил из болезней. Душевные страдания, как писали ипохондрия, накладывались на физические. Переживаемые писателем стрессы, бесспорно, провоцировали обострение болезни. Кроме того, отягчали течение болезни соли свинца и ртути, содержавшиеся во многих лечебных препаратах тех дней.

В январе 1666 года Расин окончательно расстался с Мольером, неожиданно забрав свою пьесу из театра Пале­Рояль. Это нанесло огромную душевную травму писателю и привело к финансовым проблемам в театре. Смерть Мадлены Бежар, с которой много было связано, смерть маленького сына отрицательно сказались на состоянии духа писателя. Он похудел, часто простужался, как считалось. На самом деле у него, как раньше у матери, развивался туберкулез легких, но не только. Нервные перегрузки, нерегулярное питание, острые и жирные блюда вызвали нарушения функции пищеварительной системы. Писатель постоянно испытывал озноб. Врачам хорошо известно, что депрессивное состояние, тоска, негативно сказываются на течении заболеваний. Мольер, замкнутый, подавленный семейными неурядицами, скрепя сердце обращался к врачам, периодически к лейб­медику короля, но чаще его лечил прекрасный доктор Мовиллен. Возможно, доктор недооценил степень угнетенности директора Пале­Рояля, а может быть, уже не было средств исправить положение. Парижский терапевт и невропатолог Морис Рейно (1834–1881), реконструируя болезнь Мольера, описал так называемую болезнь «холодных рук», впоследствии названную его именем. Среди причин развития болезни существенная роль отводится нервно­эмоциональным факторам: переутомлению, сильному эмоциональному потрясению, возможно перенесенным тяжелым инфекционным заболеваниям. По мнению Рейно, Мольер — замкнутый и одинокий, изнемогающий от хронических нервных перегрузок — страдал этим заболеванием, что хотя и не явилось причиной смерти, но отягчало состояние писателя [12].

В 1667 году состояние здоровья Мольера резко ухудшилось. Друзья опасались фатального исхода. Пациентом писатель был трудным, диету соблюдал нерегулярно, практически не отдыхал, пренебрегал врачебными наставлениями. В состоянии душевного смятения и болезни писатель встретил новый, 1673 год.

Но уже 10 февраля 1673 года в театре Пале­Рояль состоялась премьера одной из лучших, только что написанной пьесы «Мнимый больной». Из названия пьесы ясно, что описанные перипетии, встречи с врачами касаются мнимого больного. В прологе пьесы заключена квинтэссенция давнего конфликта:

«Высокое ваше знание — одна химера, — говорит героиня пьесы «тщеславным и малоумным» жрецам медицины, — вы не можете излечить своими громкими латинскими словами страдание, которое доводит меня до отчаяния; …ваши ненадежные лекарства, по мнению недалекой толпы, будто бы известные вам во всей их удивительной силе, не принесут никакой пользы в недуге, которым я страдаю; вся ваша болтовня годится только для мнимого больного». Завершается комедия саркастическим эпизодом посвящения Аргана во врачи, полного насмешки и раздражения, сатирой на обеты, клятвы и присягу, которые, при ликовании докторского хора, дает новый «адепт медицины», готовясь безнаказанно «резать, кромсать людей, пускать им кровь, лечить их лишь средствами, признанными факультетом, хотя бы больные и умирали при том от своих болезней», и получая от президента врачебной корпорации торжественные полномочия.

Интересно, что в конце прошлого века доктор Guicysse в Revue Bleue, 1904 [5], заключил, что, по описанию Мольера, герой комедии Арган страдал неврастенией.

Грандиозный успех сопровождал премьерные спектакли. Несмотря на успех, психологическое состояние писателя оставляло желать лучшего. Гримаре сохранил слышанные им от актера Барона печальные слова после первых представлений «Мнимого больного»: «Пока жизнь моя давала мне не только горести, но и радости, — говорил Мольер, — я считал себя счастливым; теперь же, когда я обременен печалями и не могу надеяться ни на одно мгновенье удовлетворения, успокоения, я вижу, что пора мне сойти со сцены жизни».

17 февраля 1673 года состоялось четвертое представление комедии «Мнимый больной». Мольер очень плохо себя чувствовал, но не считал возможным ни отменить спектакль, ни отказаться от участия в нем и не прислушался к просьбам жены. Сыгранный спектакль явился лебединой песней актера Жана Батиста. Предсмертные судороги, приступы кашля публика воспринимала как шедевр актерского мастерства. Мольер потерял сознание и в тяжелом, агональном состоянии его привезли домой. И дальше начинается последний акт драмы. Оскорбленные врачи не согласились прийти к умирающему. Церковники отказали в исповеди, и в церковном погребении. И только вымоленное у короля разрешение помогло великому французу найти упокоение.

Буало, вспоминая потом об этом тяжелом эпилоге, верно отметил его исход — «вымоленный для праха великого человека скромный уголок земли» (un peu de terre obtenu par prière).

Вечером 21 февраля 1673 года погребальная процессия двинулась по rue Richelieu к кладбищу. «В ней участвовали друзья и приверженцы Мольера с ­зажженными факелами в руках, но вместе с ними и нежданно сошедшаяся толпа тысячи в четыре человек. Это был простой народ, пришедший проводить и вспомнить своего великого товарища и земляка» [5].

Так закончилась земная жизнь одного из величайших гениев человечества.

Прошло более 200 лет со дня смерти Мольера. По­прежнему театры мира ставят его комедии, смеются над тем, что смешно, задумываются над судьбой бессмертного Альцеста и Тартюфа.

Классика, затрагивающая базисные основы жизни, не устаревает.

Медицина претерпела огромные структурные изменения, превратившись из гуманитарной дисциплины в техническую. Между врачом и больным стоит непроницаемая аппаратура и компьютеры. Между тем многое познается только при личном общении, о чем не следует забывать. Все впереди!