Газета «Новости медицины и фармации» 7 (455) 2013

Вряд ли кого­то удивит утверждение о глубинном родстве профессий врача и писателя. Одного и другого объединяет потребность разобраться в психологии человека, его раздумьях, мотивах поступков, жалобах на плохое самочувствие или плохое настроение. Впрочем, нередко одно вытекает из другого.

Давно замечено, что врачи нередко меняют скальпель на перо, при том что и то и другое заточено.

А причина, пожалуй, в том, что специалисты обеих профессий по специфике работы встречаются или по крайней мере должны встречаться с разными людьми в разных обстоятельствах и ситуациях.

Не останавливаясь на очевидных различиях профессий — действии и созерцании, привлекает сходство — попытка проникновения во внутренний мир с целью разумения и оказания реальной, в одном случае — немедленной помощи, в другом — типологического определения всего сущего на Земле. Поэтому, очевидно, на протяжении истории прослеживается родство столь непохожих на первый взгляд профессий. И не потому ли одни и те же люди выступают в обеих ипостасях?

Традиция объединения литературы и медицины восходит к Античности. Символ этого странного «брака» — Аполлон, бог поэзии и медицины, но долгие годы об этом никто не вспоминал (McLellan/Jones, 1996). И только начиная с 70–80­х годов прошлого века вновь задумались о необходимости и плодотворности подобного союза.

Характерно, что медицинское образование отличается цепкостью и ни при каких обстоятельствах не покидает обладателя.

Моэм всего несколько лет занимался практической медициной, но след профессии наблюдается в его творчестве. Мало того, именно Моэму удалось не только подметить глубинные особенности врачевания, но и выразить их. Молодой лекарь понимал и многократно подчеркивал ценность врачебного опыта для писательства: «В больнице я видел, как люди умирают, и мои растревоженные чувства подтверждали то, чему учили меня книги». Врача формирует особое видение жизни и отношение к людям. Известность, богатство, положение в обществе — все это не имеет значения, когда человек оказывается на больничной койке. Здесь он прежде всего страдалец с испугом в глазах; его судьба зависит не от светских связей, изящества манер, благородного происхождения, а от вульгарных физиологических процессов, фиксируемых диагнозом, рецептами, анализом. Здесь жизнь и смерть, здоровье и увечье, стойкость и отчаяние — не абстракции, а конкретные силы, противоборство которых решает, будет человек жить или погибнет. А врачу некогда размышлять об их метафизической сущности, потому что только он один определяет результат борьбы этих взаимоисключающих начал.

Врачебная практика заставляет медика задуматься. Одни становятся циниками, бездушными автоматами, и тогда им лучше сменить профессию. Прославленный врач профессор С.П. Боткин оставил практическую работу, ощутив душевную усталость. Не все способны выдерживать психологический прессинг. Другие задумываются над вечными вопросами человеческого существования. Отчего цветущий человек на всю жизнь становится калекой, как возможна гибель новорожденного? Где вообще корень страданий и зла в нашем лучшем из миров? Подобные вопросы беспокоили Моэма, он пытался найти ответы, в частности, у философов. На этом пути было немало неожиданностей, вернее нелепостей. «Любопытно, — пишет Моэм, — что философы, рассуждая о зле, так часто берут в качестве примера зубную боль... Так и кажется, будто никаких других страданий они в своей обеспеченной кабинетной жизни не испытали, и даже напрашивается вывод, что с дальнейшим развитием американской одонтологии всю проблему зла можно считать решенной».

В книге « Вглядываясь в прошлое» Моэм на склоне лет писал: «Работа врачом научила меня всему, что я знаю о человеке. Именно в больнице Святого Фомы я понял — и это самый главный урок в моей жизни, — что боль и страдание не облагораживают человеческий дух… Боль и страдание порождают мелочность, обидчивость, эгоизм, жестокость. Облагораживает только счастье».

Писатель прожил длинную неординарную жизнь при внешней статичности. «Я прожил разнообразную, временами очень интересную жизнь, но приключениями она была не богата», — писал Моэм в книге «Подводя итоги».

У.С. Моэм родился в благополучной английской семье, по воле случая оказавшейся во Франции. Отец писателя работал юрисконсультом в посольстве Великобритании в Париже и был совладельцем адвокатской фирмы. Здесь же родился Уильям Сомерсет, первым языком мальчика был французский. Жизнь не предвещала осложнений и казалась благополучной.

Но в восьмилетнем возрасте мальчик лишился красавицы матери, умершей от туберкулеза, а через два года от злокачественного новообразования скончался отец. Мальчик осиротел. Брат отца, священник, живший в Англии, стал опекуном. Моэм попал в новую среду, столкнулся с совершенно другим образом жизни и характером отношений. Навсегда исчезла доверительная близость между членами семьи. Практически с первого дня мальчика угнетали царящая в новом доме подчеркнутая религиозность, следование непонятным строгим положениям и догмам. Привыкание шло крайне болезненно, полноценную семью писатель так и не обрел. Следующим испытанием явилась учеба в Кентербери: сложные отношения с соучениками, обиды, явные и затаенные конфликты. Мальчик хромал, что также служило источником страданий. В романе «Бремя страстей человеческих» Моэм описывает встречу героя романа, молодого врача Филипа Кэри, с подростком, хромым от рождения. «К своей хромой ноге он относился с большим интересом. — Понимаете, все дело в том, как эта штука выглядит со стороны, — сказал он Филипу.— Мне­то лично от нее никаких неприятностей нет». И далее: «Он (Филип. — И.Л.) не мог понять, почему же мальчик не испытывает того унижения, которое вечно преследует его самого. Почему он, Филип, не может относиться к своему уродству с таким философским спокойствием?» В размышлениях заключено важное положение об особенностях реакции на волнующие моменты, о роли нервной системы в восприятии многого из происходящего с заболевшим человеком, что зачастую влияет на исход. И об этом должен помнить врач, общаясь с пациентом. «Он (Филип. — И.Л.) не то, что чувствовал жалость к их страданиям, но проявлял заботу и симпатию к людям, не напускал на себя важности, и потому его любили больше, чем других практикантов. Он был вежлив с больными, умел их ободрить, держался с ними по­приятельски». Моэм отличался впечатлительностью, остро реагировал на недоброе слово, насмешки и многое другое. Следствием сиротства, тяжелого привыкания в новом доме, учебой в Кентербери явилось сильное заикание, что еще больше угнетало Сомерсета. Однажды на вокзале из­за сильного заикания кассир не поняла просьбу Уильяма Сомерсета, и он вынужден был повторить. «Никогда не забуду то унижение, которое я тогда испытал, — вспоминал писатель. — Вся очередь молча поедала меня глазами». Моэм больше всего боялся выглядеть смешным, нелепым. Внешне казался бесстрастным, тогда как в действительности чувствовал себя неуверенно, робел, особенно в школе. «Сдержанность его происходила то ли от робости, то ли от многолетнего самообуздания». По­видимому, Моэм говорит о себе, когда описывает бактериолога Уолтера Фейна, героя романа «Узорный покров»: «Все, что случалось со мною в жизни, я так или иначе использовал в своих произведениях».

Сомерсета отправили на лечение в Германию. Через короткое время юноша стал посещать лекции в Гейдельбергском университете и поне­многу писать, никому не показывая и не делясь новыми занятиями. Моэм был человеком чрезвычайно закрытым и никого не допускал в свой внутренний мир. Поэтому нередко воспринимался циничным, бесчувственным, что не соответствовало правде, скрытой за броней застенчивости и непрошедших детских тревог.

По совету деда юноша поступил в медицинскую школу при больнице Святого Фомы в Лондоне. Хотел ли он стать врачом? Скорее, согласился с доводами родственников о необходимости заработка, который позволит обрести независимость. Последнее было очень важно для гордого, свободолюбивого юноши.

Пять лет учебы в медицинской школе не только не прошли бесследно, но и оказали безусловное влияние на мировоззрение молодого доктора и начинающего писателя. «Первые два курса показались мне скучными, и я уделял занятиям ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы кое­как сдавать экзамены…» На третьем году обучения теоретические дисциплины сменились клиническими, начались встречи с пациентами, расспросы и обследования, что вызвало у Сомерсета неподдельный интерес к занятиям, и дальнейшее обучение шло успешно. «Но на третьем курсе началась работа в амбулатории, и это меня заинтересовало. А потом я стал куратором в стационаре, и тут интерес мой возрос настолько, что, когда я однажды на вскрытии… схватил септический тонзиллит и слег, я буквально не мог дождаться дня, когда смогу вернуться к работе». Известно, что некоторые преподаватели искренне сожалели о молодом враче Моэме, забросившем медицину, считая, что он легко преуспел бы как на практической, так и на научной работе.

Программа курса подготовки молодых врачей к самостоятельной работе была обширной и сложной. Оканчивающий курс студент поселялся неподалеку от больницы, чтобы по первому зову немедленно прибыть в отделение. Для получения врачебного диплома, например, следовало принять самостоятельно 20 родов. При этом только первые роды студент принимал в присутствии дипломированного специалиста, а с последующими следовало справляться самостоятельно, обращаясь за помощью лишь в исключительных случаях. Каждый вызов специалиста негативно сказывался на репутации соискателя. К сожалению, практика отношения к вызовам консультанта со времен Моэма не изменилась… За трехнедельную практику Моэм принял роды у 63 (!) рожениц, что позволило обрести опыт и уверенность. Трудиться ему приходилось в рабочем поселке среди бедного люда, пьянства, грубых конфликтов, где только «черная докторская сумка защищает от всякого злоумышления». Из семейных рассказов знаю, что во время Проскуровского погрома времен гражданской войны дед — земский врач, умерший за десятки лет до моего рождения, спасся только благодаря тому, что был узнан одним из погромщиков. В последние годы нередко приходилось слышать о нападении на медперсонал — врачей и медсестер. Времена меняются!

Короткие годы врачевания оставили глубокий след в памяти Моэма и, несомненно, обогатили знанием людей, их взаимоотношений. «Медицинское образование не только помогло мне вникнуть в человеческую природу — оно дало мне элементарные научные знания и понятие о научном методе, — писал Моэм в эссе «Подводя итоги». — Я усвоил кой­какие принципы… Мне приятно было узнать, что сознание человека (возникшего в ходе естественно­исторического развития) есть функция мозга и, подобно другим частям его тела, подчиняется законам причинности, а законы эти — те же, что управляют движением звезд и атомов». Проблема жизни и смерти не выглядела больше абстракцией.

Прожив долгую жизнь, Моэм много болел: туберкулезом, частыми плевритами (лечился в санаториях), неоднократно — малярией, дизентерией, воспалением легких, что и стало причиной смерти писателя в 91 (!) год. Так что о болезнях он знал не только по короткому врачебному, но и по длинному личному опыту.

Единственное произведение, написанное по следам медицинских занятий, «Лиза из Ламбета» (1897), было впервые переведено на русский язык в 2011 году. Роман создан в период врачебной практики и этим отличается от других произведений писателя. «Лиза из Ламбета» довольно быстро была напечатана, замечена читателями и критиками.

Героиня романа Лиза влюбляется в женатого человека. Роман развивается молниеносно, но гибельно. Возникают конфликты с женой любимого, драка, после чего случился выкидыш. «К вечеру вернулась лихорадка, головная боль стала несносной… Теперь Лизу терзали жестокие спазмы во всем теле; она еле сдерживалась, чтобы не закричать и не разбудить мать. Вцеплялась в простыню, в одеяло и, наконец, часов около шести утра не выдержала очередной судороги и зашлась криком, который заставил миссис Кемп (мать. — И.Л.) продрать глаза». Повитуха и пришедший позднее врач диагностировали выкидыш, от которого бедная девушка скончалась. Написанный по следам пережитых профессиональных коллизий, роман привлекает интересным сюжетом, достоверностью, сопереживанием.

Успех романа помог молодому доктору обрести надежду на литературный труд, он предполагал и финансовый успех. Моэм забросил медицину и всецело отдался творчеству. С финансовым успехом пришлось подождать: гонорар за роман составил 20 (!) фунтов. Но дело было сделано. Следы медицинского образования не исчезли с заброшенным дипломом. «Талант Роя, как умеренная доза лекарства, мог бы уместиться в одной столовой ложке». Прекрасная емкая фраза, в которой профессия прорывается наружу. Во время Первой мировой войны Моэм недолго служил в санитарной роте, выполняя несложные манипуляции.

Стремление увидеть, познать и, на мой взгляд, душевная неприкаянность звали писателя в рискованные путешествия и не менее рискованные предприятия. Так, в годы Первой мировой войны Моэм оказался в воюющей России в качестве… разведчика или шпиона — как угодно. Выполнить миссию не удалось: сменилась власть. Но знакомство с Россией, русским языком, литературой оказалось плодотворным. Сомерсет полюбил русскую литературу, учил русский язык. Читал Достоевского, Толстого. В письме Джорджу Кеннану, бывшему послу США в России, писавшему монографию о Чехове, в ответ на вопрос об отношении к писателю написано: «Он (Чехов. — И.Л.) был не только великим писателем коротких рассказов, но, вполне очевидно, очаровательным человеком. Искренне Ваш В.С. Моэм» (1958). В Париже по прихоти судьбы какое­то время он был увлечен Сашей Кропоткиной, дочерью русского революционера, но этот забавный эпизод — из другой истории.

В романе «Луна и грош» в образе художника Стрикленда изображена всепоглощающая жажда творчества. Успешный биржевой маклер, отец семейства неожиданно для всех оставляет семью, работу и пускается в неизведанный мир с одним желанием — творить. Прототипом главного героя, художника Чарльза Стрикленда, является Поль Гоген. Книга впервые вышла в свет в России в 1928 году. Жена Андрея Белого, К.Н. Бугаева, написала в «Дневнике» 1929 года: «Прочла интересный роман В.С. Могэм «Луна и шестипенсовик». По­видимому, импровизация на жизнь Гогена. Написано хорошо. Умно и сильно. Чарльз Стриклэнд — имя героя. Но… при чем «луна» и при чем «шестипенсовик» — мы так и не могли угадать». Так назывался роман в первом русском переводе. Жизнь начинающего художника до краев наполнена творчеством. Все остальное для него не имеет значения и существует на периферии жизни и сознания. Проходит время, выполнено много прекрасных работ, не укладывающихся в рамки «привычного» искусства. Картины не покупают, отношения с коллегами не складываются. Приходит нужда. Но Стрикленд не прекращает трудиться. Приезжает на Таити, нервно, с трудом контактирует с островной администрацией. Знакомится с местными жителями, пытается обрести подобие дома.

Случается непоправимое: художник заболевает проказой. «Доктор Кутра (врач, лечащий Стрикленда. — И.Л.) многим объявлял смертный приговор, и все же не мог победить ужаса, который его при этом охватывал. Он всякий раз чувствовал, как яростно должен приговоренный ненавидеть его, доктора, цветущего, здорового, обладающего бесценным правом — жить». Для Моэма­врача это не просто слова, а кредо. Когда­то академик Н.Д. Стражеско ввел в институте клинической медицины негласное, но четкое правило — не появляться в палате в нескромной одежде. Думается, традиции должны продолжаться.

Моэм подчеркивает человеческое участие, внимание доктора Кутры к Стрикленду, погибающему от неизлечимого недуга, но не сдающемуся. «Я (Кутра. — И.Л.) ведь вам уже говорил, что Стрикленд был мне не по нутру. Я его недолюбливал. Но я… с невольным восхищением думал о мужестве этого человека: так стоически перенести это страшнейшее несчастье!» Совершенно измученный болезнью, обезображенный художник просил только красок, больше ему ничего не было нужно. Он рисовал на стенах, расписывал двери дома. Художник оставался верным призванию, как и врач, продолжающий навещать приговоренного к смерти в надежде облегчить страдания.

Теме жизни и смерти, здоровья и болезни, сомнений в загробной жизни посвящен рассказ «Санаторий». В центре повествования — судьба туберкулезных больных. Автор, неоднократно лечившийся в таких санаториях, знал, в первую очередь как пациент, как и чем жили попавшие в трудное положение люди. Как психолог и врач, он хорошо понимал важность веры в исцеление, в доброту и взаимопонимание. Честер, один из героев рассказа, обычный, ничем не примечательный человек, под влиянием мыслей о неизбежной смерти становится эгоистом, тиранит жену. Его мучает дикая мысль: как же она будет жить после меня?

Но в жизни санатория вдруг случается невероятное: двое обреченных молодых людей — Джордж Темплтон и Айви Бишоп — находят друг друга. Любовь помогает им хоть на время забыть о болезни. Они решают покинуть санаторий и пожениться. Это событие перевернуло жизнь пациентов санатория, сделало ее осмысленной и даже устремленной… в будущее, которое забрезжило после тотального уныния, даже если это дань фантазии. «Даже самые равнодушные не могли без волнения думать об этих двух людях, которые так любят друг друга, что не испугались смерти... Казалось, каждый разделял радость этой счастливой четы. И не только весна наполнила эти больные сердца новой надеждой: великая любовь, охватившая мужчину и девушку, словно обогрела лучами все вокруг». И Честер, глядя на счастливую пару, изменился: «Прости меня, дорогая, — заговорил он. — Я хотел причинить тебе страдание, потому что страдал сам. Но теперь с этим покончено. То, что произошло с Темплтоном и Айви Бишоп... не знаю, как это назвать... заставило меня по­новому взглянуть на вещи. Я больше не боюсь смерти. Мне кажется, что смерть для человека значит меньше, гораздо меньше, чем любовь. И я хочу, чтобы ты жила и была счастлива. Я больше не завидую тебе и ни на что не жалуюсь. Теперь я рад, что умереть суждено мне, а не тебе. Я желаю тебе всего самого хорошего, что есть в мире. Я люблю тебя».

Творческая жизнь Сомерсета Моэма длинна и многогранна. Писатель довольно сдержанно относился к своим способностям, считая себя хорошим писателем второго ряда. Оставим характеристику автору. Совсем недавно узнала, что примерно теми же словами определял свои способности современник Моэма писатель, поэт, журналист Илья Эренбург. Одно время, одна профессия!

Писатель Моэм написал о себе и своей жизни то, что считал нужным. Он не преминул коснуться проблем возраста, снимая флер безнадежности и трагедийности. «Самое большое преимущество старости — в духовной свободе», — записал Сомерсет в день своего семидесятилетия. Писатель неоднократно подчеркивал, что жил будущим, и это чувство сохранялось и в возрасте, когда и будущего не оставалось… «Бывают минуты, когда я так жажду смерти, что готов спешить ей навстречу, как в объятья возлюбленной…Однако же я готов пожить и еще, пока врачи берутся сохранять мое здоровье в приличном состоянии». Очень важная ремарка — «в приличном состоянии»!

Во многих интервью Моэм настойчиво просил не заниматься его биографией. Но загадочная личность автора, несмотря на, казалось бы, многие описания самого Моэма, продолжала занимать воображение.

Юрий Нагибин единственный из русских писателей встречался с Моэмом, что блестяще отражено в произведении «Ненаписанный рассказ Сомерсета Моэма». Они встретились на вилле писателя, на Французской Ривьере. Здесь Моэм прожил несколько десятков лет, принимал знаменитых людей ХХ столетия — Уинстона Черчилля, Герберта Уэллса, Жана Кокто, дружил с ними. Здесь писал, любил, болел. Несколько фрагментов из рассказа, имеющих отношение к личности Сомерсета Моэма.

«Его быстрый бег по бумaге нaвсегдa остaлся дрожaнием в прaвой кисти. «Это не «Пaркинсон», — скaзaл Сомерсет Моэм, зaметив, что я смотрю нa его руку. — Профессионaльнaя болезнь. Рaсплaтa зa прилежaние». Моэм ждал. Нагибин искал нужные слова, не находил. «Я огрaничился нейтрaльным сообщением, что у меня тоже ноет плечо. «Это соли! — скaзaл он быстро и рaздрaженно. Мaльчишкa, щенок, рaзве я пролил столько чернил, чтобы нaжить блaгородную профессионaльную хворобу!» Моэм не хотел выглядеть слабым, отвечал профессионально: кратко и точно. Постепенно разговор вошел в нормальную колею. О работе в Интеллидженс сервис писатель вспоминал как об игре. «Лоуренс — Арaвийский, Моэм — Петербургский». Говорили о многом. «Стрaх смерти?.. Я его не знaю. Потому что не знaю, что тaкое смерть. Иногдa я ловлю себя нa теплом чувстве: интересно, в кaкие игры игрaют т a м. Вообще же долгaя жизнь ничуть не длиннее короткой. Ведь ты не зaмечaешь, что живешь долго. Все проносится слишком быстро, ни в кого, ни во что не успевaешь вглядеться, ни в чем рaзобрaться». Моэм считает старость одним из фрагментов полной жизни: «Ведь полная жизнь, завершенная программа, включает не только молодость и зрелость, но и старость» («Подводя итоги»). К этому нечего добавить, кроме восхищения.

Впечатляющим событием явилась публикация книги Селены Хастингс «Тайная жизнь Сомерсета Моэма» (2009). Хастингс стала первым биографом Моэма, получившим разрешение Королевского литературного фонда ознакомиться с частной корреспонденцией писателя, несмотря на просьбу никогда ее не публиковать.

Не касаюсь моральных аспектов проблемы: допустимо ли? Думаю еще вернуться к дискуссии на непростую тему.

После прочтения книги, несомненно интересной, содержащей новые факты, тем не менее создается впечатление, что основные сведения о жизни, творчестве писателя нужно искать в его произведениях. Впрочем, важно знание болезней, перенесенных человеком, что оказывает определяющее влияние на многое в жизни. «Биография должна иметь представление о медицине в большей степени, чем другие литературные жанры». По мнению Уайнтрауба, «В поисках утраченного времени» невозможно понять, не зная «истории болезни» самого М. Пруста.

Жизнь и творчество Сомерсета Моэма — врача, писателя — тому пример.