Газета «Новости медицины и фармации» 7(278) 2009

«Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви Совнарком принял 2 февраля 1918 года.

А затем:
Священный синод во главе с патриархом Тихоном был арестован в мае 1922 года;
Петербургский митрополит Вениамин обнаженным был выведен на мороз, облит водой, превращен в ледяную статую и утоплен;
Пермский архиепископ Андроник живым закопан в землю;
Киевский митрополит Владимир оскоплен, расчленен и брошен на поругание пьяным большевикам;
Тобольский епископ Гермоген разрублен на мелкие кусочки лопастями парохода, будучи для потехи партийной и чекистской публики привязан к пароходным колесам;
Черниговского архиепископа Василия, как Христа, распяли на кресте и сожгли.

Эти изуверские убийства иерархов Русской православной церкви дополняет список расстрелянных двадцати восьми архиепископов и митрополитов.

В дьявольской вакханалии 1922–1923 гг. было расстреляно более 40 тысяч священников, монахов и дьяконов; более 100 000 верующих — членов церковных общин»

В.А. Лисичкин, «Крестный путь Святителя»

Жизнь знаменитого хирурга профессора Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого и пройденный им путь служения людям и Богу полны бед и страданий. За веру и непокорность власти его пытались раздавить, уничтожить, сгноить в тюрьмах и ссылках, но Лука так и не отступил от своих убеждений. Наоборот: чем страшнее были испытания, тем крепче становилась его вера и вопреки всему закалялась его несгибаемая воля. Пройдя весь этот коммунистический ад, архиепископ Лука остался верен исповеданию Истины, и где бы он ни был — в застенке, на кафедре, за операционным столом, он был носителем веры: «Так да просветится свет ваш пред людьми, чтобы видели ваши добрые дела и прославили Отца вашего, Который на небесах» (Мф. 5; 16).

Тысячи людей боготворили своего спасителя, а официальная власть безжалостно играла судьбой непокорного. То пыталась расстрелять, то испытывала на нем новые истязания, то… вручала Сталинскую премию, при этом навсегда записав его во враги. Даже когда в 1996 году православная церковь причислила Войно-Ясенецкого к лику святых, в архивах спецслужб он все еще числился преступником. Страна воинствующего атеизма и человеконенавистничества не могла иначе оценить научное и духовное творчество хирурга с мировым именем.

Жизнь этого человека удивительна, ярка и неповторима.

Энциклопедическая заметка о его биографии выглядела бы примерно так. Войно-Ясенецкий Валентин Феликсович. Родился 27 апреля 1877 года в Керчи. Умер 11 июня 1961 года в Симферополе. Хирург, доктор медицины. В 1903 году окончил медицинский факультет Киевского университета имени св. Владимира и отправился служить заведующим отделением хирургии в госпитале Киевского Красного Креста в Чите. С 1905 года работал земским врачом в Симбирской, Саратовской, Ярославской и Курской губерниях, в г. Золотоноша в Украине, с 1908 года — экстерном хирургической клиники профессора П.И. Дьяконова, а после защиты докторской диссертации до 1917 года заведовал больницей в Переславле-Залесском Московской губернии. С 1917 года он — главный врач Ново-Городской больницы в Ташкенте, профессор Среднеазиатского государственного университета. В 1920 году возглавил кафедру оперативной хирургии и топографической анатомии Туркестанского государственного университета в Ташкенте. В 1921 году был рукоположен в диаконы, через неделю, в день Сретения Господня, преосвященный Иннокентий совершил его рукоположение в иереи. В 1923 году В.Ф. Войно-Ясенецкий принял монашеский постриг под именем Луки, и 30 мая того же года иеромонах Лука был тайно хиротонисан в сан епископа. Уже 10 июня 1923 года он был арестован как сторонник патриарха Тихона. Многократно, в течение всей жизни, подвергался арестам и административным ссылкам (биографы подсчитали, что его арестовывали 390 раз, а в заключении он провел в общей сложности одиннадцать лет).

Автор 55 научных трудов по хирургии и анатомии, а также 1250 проповедей, 700 из которых составили 12 толстых томов. Наиболее известна его книга «Очерки гнойной хирургии», выдержавшая в ХХ веке 3 издания (в 1934, 1946 и 1956 гг.). Избран почетным членом Московской духовной академии в Загорске. Награды: премия Хойнатского от Варшавского университета (1916 г.), бриллиантовый крест на клобук от Патриарха всея Руси (1944 г.), медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» (1945 г.), Сталинская премия первой степени за книги «Очерки гнойной хирургии» и «Поздние резекции при огнестрельных ранениях суставов» (1946 г.). Умер Преосвященный Лука 11 июня 1961 года, в День всех святых, в земле Российской просиявших, в сане архиепископа Крымского и Симферопольского.

Мы живем как бы в двух мирах — светском, в основном атеистическом, и духовном — религиозном. Исповедуемое носителями знаний этих миров достаточно часто весьма неоднозначно, а то и вовсе противоречиво. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (Лука) во многом был неудобен и для тех, и для других.

Советская власть уничтожала его за религиозные взгляды, но преклонялась перед выдающимся врачебным даром. Он не погиб в лагере, но прошел через все круги ада; он не был оппозиционером, однако почти на всей его биографии лежала печать изгойства. Парадокс еще и в том, что врач, писавший научные труды в тюремной камере, не только дождался их публикации, но и получил за них при Сталине Сталинскую премию.

Православная церковь доверяла ему целые епархии, но относилась с известной опаской к некоторым его религиозным взглядам. Его держали в Симферополе, подальше от столицы. Не доверяли? Из сотен проповедей архиепископа при его жизни напечатаны были лишь немногие. Не была при его жизни издана и его главная богословская работа «О духе, душе и теле» (она увидела свет в Брюсселе только через 17 лет после смерти своего автора).

Так уж вышло, что духовный путь Войно-Ясенецкого был оценен выше, чем путь хирурга, врача, целителя. Но только после смерти… В 1996 году Украинская православная церковь причислила Войно-Ясенецкого к лику святых. В октябре 1999 года в Красноярско-Енисейской епархии его причислили к лику местночтимых святых. В августе 2000 года на юбилейном Архиерейском соборе РПЦ архиепископ Лука был причислен к лику святых новомучеников и исповедников российских для общецерковного почитания.

Но дела с обвинениями советских времен — № 152 (1923 г.), № 19 626 (1923 г.), № 5 (1924 г.), № 49 065 (1930 г.), № 4335 (1937 г.) — все еще не были закрыты…

И только в апреле 2000 года после настойчивых хлопот внучатого племянника В.Ф. Войно-Ясенецкого академика В.А. Лисичкина, депутата Госдумы России, и личного вмешательства президента России В.В. Путина он был официально реабилитирован Главной военной прокуратурой Генпрокуратуры РФ.

Кстати, в Греции наш соотечественник святитель Лука в большом почете. Он даже объявлен покровителем греческой армии.

Но это только энциклопедическая справка. Скупые канцелярские слова. А на самом деле? Чего не хватало в жизни человеку с хорошей медицинской профессией, устоявшимся врачебным и научным авторитетом, подкрепленными престижными постами? Какой внутренний стержень позволил ему вынести все испытания, посланные судьбой, какая вера призвала его «полюбить страдания»? И что (или кто) было причиной его страданий? Вопросов много… И далеко не на все из них есть ответ.

«Жизненный опыт человека, погруженного во Христа и в то же время не чуждого подлинно научного мировоззрения, преданного Церкви, но продолжающего жить общественными интересами, трудно переоценить, — писал протодиакон Василий Марущак. — В наше время многое переменилось, но соблазны, ложь и насилие остались. Они стали другими, но не менее опасными для человеческой души. Жизнь Владыки помогает понять, что бесполезно бороться со следствиями, не зная их тайн и глубинных причин. Соблазнам надлежит прийти в мир, и даже праведники будут искушаемы, как мы знаем из Священного Писания, и оттого мы не должны забывать, что в духовной жизни перемирия с диаволом не бывает. Идет постоянная и ожесточенная борьба за человеческие души, за вечность и спасение».

Еще в университете юный медик избрал свой путь. Валентин хотел всю жизнь работать в земстве. Тогда, под влиянием идей народовольцев, это было модным увлечением образованной молодежи. «Я изучал медицину с исключительной целью — быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям», — писал он потом в своих мемуарах.

Поначалу все так и складывалось. Сельские и уездные больнички, приемы по сто и более пациентов, первые удачные операции, первая слава… Наметился и карьерный рост. Из заштатной десятикоечной больницы села Верхний Любаж земская управа перевела его в уездный город Фатеж. Но… Так уж сложилось, что в России с древних пор управляют не законы, а «чиновничьи люди», поэтому служащий человек никогда не знает о своей завтрашней судьбе. Многое зависит от Его Величества Случая. И случай не заставил себя ждать. Заболел не кто иной как сам исправник! Послали за доктором, а тот посмел отказать в срочном визите, сославшись на занятость по оказанию помощи тяжелым больным. Дерзость неслыханная! «Фатежский уезд был гнездом самых редких зубров-черносотенцев, — вспоминал Валентин Феликсович. — Причем самый крайний из них был председатель земской управы Татезатул …постановлением управы я был уволен со службы».

Но авторитет врача среди народа к тому времени был уже достаточно высок, а уездные власти изрядно всем надоели. Достаточно было речи исцеленного больного в базарный день на площади, и толпа народа пошла громить земскую управу. Войно-Ясенецким, конечно, пришлось поскорее уехать из Фатежа.

Этот случай послужил неплохим уроком. Проза жизни заключалась в том, что рядового земского врача, каким бы специалистом он ни был, может запросто обидеть и даже выгнать любой чиновник (а разве сейчас не так?). Где же выход? Наивный Валентин решил, что «…надо сделаться доктором медицины. Доктора медицины никто не позволит оскорблять и поносить» (его бы мысли да Богу в уши!). А для того чтобы подготовить и защитить докторскую диссертацию, он поехал в Москву и поступил экстерном в клинику профессора Петра Ивановича Дьяконова.

Это было поразительно наивное решение. Докторская степень ни тогда, ни сейчас еще никого не спасла от произвола и самодурства замысливших недоброе чиновников. Единственным, пожалуй, исключением является категорический отказ академиков АН СССР исключить из своих рядов А.А. Сахарова, несмотря на многочисленные доносы и мощное давление со стороны партийных и репрессивных органов. Но тогда в академии были ученые, а не купившие звания временщики. Других примеров «устойчивости против чиновников» история, к сожалению, не знает.

Но так уж устроен человек, и Войно-Ясенецкий решил защитить диссертацию. Человеку нужно строить «хрустальные замки» и верить в идею справедливости. Впрочем, некоторая наивность в делах житейских сопровождала Валентина Феликсовича всю его жизнь. Житейски наивным оставался этот серьезный и по-своему мудрый человек даже тогда, когда стал профессором, и тогда, когда облачился в архиерейскую рясу.

Впервые с силой доносов профессор столкнулся, когда работал в Ново-Городской больнице в Ташкенте. Принципиальный главврач быстро нажил себе врага — некого «товарища Андрея», работавшего в морге, лентяя, погрязшего в пьянстве и воровстве, но «пролетарски сознательного». Он-то и «просигнализировал» органам, что «…профессор оказывал предпочтение белым, а красных не лечил и вообще воспротивился размещению красного отряда на территории больницы». Бред какой-то! Но суть пасквиля полностью соответствовала текущему этапу классовой борьбы, да и момент был выбран крайне удачно. Донос был передан в органы в период «чистки» противников коммунистического режима после Осиповского мятежа 1919 года. Обстановка массового террора, охватившего весь город, позволяла запросто свести счеты со своим врагом. Для этого было достаточно указать, что имярек — предатель интересов рабочего класса. «Суд тройки», основанный на «пролетарском классовом сознании», никаких других доказательств и не требовал.

Так что бумажки, состряпанной «товарищем Андреем», оказалось достаточно, чтобы Валентин Феликсович с помощником доктором Р.А. Ротенбергом были арестованы и отконвоированы в железнодорожные мастерские, в которых и вершили скорый ревсуд. На разбор каждого дела и вынесение приговора (а он был всегда один — «расстрелять!») палачи тратили буквально по несколько минут. Приговоры немедленно приводили в исполнение здесь же, под мостом. Невозможно представить истинных масштабов трагизма происходившего. При страшной (во всех смыслах) скорости «судопроизводства», чтобы предстать перед «чрезвычайной тройкой», врачам пришлось ждать 12 часов — так много людей ожидало очереди на этот конвейер смерти!

Но судьба на этот раз была благосклонной к врачам. Вмешательство «высокопоставленного партийца», лично знавшего Войно-Ясенецкого, спасло им жизнь.

Святые — это не какие-то Божии «любимчики», а люди, о которых Господь провидел, что они понесут крест святости, поэтому Он избрал их и даровал нести этот крест.

Архимандрит Венедикт (Пеньков)

В начале 20-х годов епископ Ташкентский и Туркестанский Иннокентий (Пустынский) сказал Воино-Ясенецкому: «Доктор, вам надо быть священником».

Событие, случившееся в Ташкенте в 1921 году, было сродни разорвавшейся бомбе. Еще бы: в то время как вся страна, смертельно инфицированная воинствующим атеизмом, вела непримиримую войну с религией, известный и заслуженный человек, главврач ташкентской больницы, блестящий хирург, доктор медицины, автор ряда монографий, наконец, преподаватель медицинского факультета Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий принимает… священнический сан. Что это? Зачем это? Непонятно… Ведь он не какой-то «полуграмотный мужик, одурманенный попами», а профессор!

Действительно — зачем? Начало 20-х годов для Русской православной церкви было трагическим. По стране катилась мощная волна антирелигиозной пропаганды. Не проходило дня, чтобы в газетах не появлялись объявления об аресте священников и епископов. Тюрьмы были переполнены священниками, отвергнувшими обновленчество и сохранившими верность патриарху Тихону. Открытые судебные процессы, на которых их обвиняли во всех смертных грехах, шли повсюду. И — расстрелы, расстрелы…

Принятие священства в двадцатые годы требовало от человека немалого мужества. Надеть рясу в то время, когда люди боялись упоминать в анкете дедушку-священника, когда на стенах домов висели плакаты «Поп, помещик и белый генерал — злейшие враги советской власти», вспоминала медсестра М.Г. Канцепольская, мог либо безумец, либо человек безгранично смелый. Бе­зумным Войно-Ясенецкий не был...

Он верил в справедливость. Он протестовал своим поступком. Поэтому он и не побоялся открыто вступиться за православную веру, которую власти стремились вытеснить из сердец и памяти людей. Вот его собственные слова, объясняющие, почему он это сделал: «При виде кощунственных карнавалов и издевательств над Господом нашим Иисусом Христом мое сердце громко кричало: «Не могу молчать!» И я чувствовал, что мой долг — проповедью защищать оскорбляемого Спасителя нашего и восхвалять Его безмерное милосердие к роду человеческому».

Впервые придя в больницу в рясе, с крестом на груди, он сказал своему ассистенту: «Валентина Феликсовича больше нет, а есть священник отец Валентин».

Реакция сотрудников больницы на священство Войно-Ясенецкого была отрицательной. Только некоторые затаились, ожидая реакции властей, а большинство сразу же заняло классово-враждебную и даже агрессивную позицию. Марк Поповский писал: «В первый же день, когда Войно-Ясенецкий явился в больницу в духовном облачении, ему пришлось выслушать резкое замечание своей всегда послушной и добросовестной ученицы Анны Ильиничны Беньяминович: «Я неверующая, и что бы вы там ни выдумывали, я буду называть вас только по имени-отчеству. Никакого отца Валентина для меня не существует».

Еще более непримиримо отнесся к «поповству» о. Валентина П.П. Ц-нко, в то время молодой партийный функционер (он был, между прочим, секретарем съезда врачей, хотя по сути он был всего лишь начинающим хирургом). Особо его раздражало, когда Лука шел в церковь: «…он шел, окруженный толпой бабонек, благословлял их, а они лобызали ему руки. Тяжелая картина». Также недопустимыми он считал благословление больных перед операцией и иконы в хирургическом отделении.

Да что уж говорить о врачах! Врачи всегда отличались покорностью властям. Прикажут свыше — и осудят, пригрозят увольнением — и подпишут любой донос. Лишь бы быть угодным начальству. Лишь бы самого не трогали. Врачи… Даже известная всем своим легкомыслием студентка Капа Дренова, а по совместительству — штатная подруга бессонных ночей всех охочих до женских прелестей, не упускала возможности поносить профессора: «Вы только кокетничаете своей рясой. Поклонение верующих ласкает ваше честолюбие». Вот так, только из-за нападок на священника, и сохранила история имена этих «политически зрелых» атеистов.

А ведь и остальные в окружении Войно-Ясенецкого были такими же!

Исследователю жизненного пути В.Ф. Войно-Ясенецкого Марку Попов­скому удалось встретиться с одним из участников тех событий профессором-хирургом П.П. Ц-нко. Даже спустя пятьдесят лет профессор-хирург Ц-нко, «человек крупного сложения, весь какой-то оплывший, с надменно-начальственным выражением лица», начал свой рассказ словами: «Я скажу вам о Войно-Ясенецком больше отрицательного, чем положительного».

Ничего положительного, а попросту ничего хорошего, о Валентине Феликсовиче он действительно не сказал, но воспоминания его по-своему интересны: «После рукоположения Войно-Ясенецкого в священники мы серьезно ставили вопрос о том, допустимо ли в советской высшей школе доверять воспитание молодежи служителям культа. Мы даже намекнули ему тогда об отставке» (двадцатичетырехлетний, только что окончивший университетский курс Ц-нко, конечно, ни о чем таком намекать известному профессору в то время не мог, но «партийцу с довоенным стажем», члену бюро Крымского обкома партии, профессору П.П. Ц-нко кажется теперь (и самое главное — он в это верит!), что это он собственными руками выставлял «попа» Войно-Ясенецкого с кафедры). «Подавляющее большинство ташкентских врачей, — продолжал он, — сожалело, что Валентин Феликсович погиб для науки. Служба в церкви оказалась для него роковой — он начал произносить контрреволюционные проповеди и был арестован». На вопрос

«А вы сами слышали эти контрреволюционные проповеди?» последовал ответ: «Нет-нет (торопливый оборонительный жест), я в церковь не ходил. Посещать в те годы церковь значило находиться в оппозиции к советской власти, а я всегда твердо держался генеральной линии партии».

И с такими людьми о. Луке приходилось общаться изо дня в день, встречая непонимание, насмешки, а порой и ненависть.

К непониманию и ненависти на работе прибавилась и недоброжелательная молва. По городу полз липкий, грязный слушок: «Батюшка-то Валентин жену схоронил и другую в дом привел. При детях малых... Срам... Стыд... Проповедует в храме, чтобы православные венчались крепким церковным браком, а сам...»

Слух казался обывателям очень достоверным, в полном соответствии с критериями геббельсовской пропаганды — «немного правды и ложь, ложь и еще раз ложь!». Действительно, после смерти жены Валентин Феликсович поселил в доме свою хирургическую сестру Софью Сергеевну Велицкую — вдову убитого на фронте царского офицера. Своих детей у нее не было. Решение о таком поступке пришло, по воспоминаниям самого Войно-Ясенецкого, не случайно. Он сам проводил заупокойный молебен, и в ночной час, когда он стоял в ногах умершей жены Анны, читая псалмы, строка 112-го псалма — «И неплодную вводит в дом матерью, радующеюся о детях» — подсказала ему нужное решение.

Да и другого выхода у вдовца с четырьмя малолетними детьми не было. Дочь Войно-Ясенецкого Елена Валентиновна Жукова-Войно вспоминала: «Когда умерла мама, папа в отчаянии, оставшись с четырьмя детьми, звал к себе приехать тетю Шуру и тетю Женю (родных сестер жены), но они отказались».

В трудную минуту выбора молодого священника поддержал только архиепископ Иннокентий. Лука вспоминал:

«Я говорил с Владыкою о том, что в моем доме живет моя операционная сестра Велицкая, которую я по явно чудесному Божию повелению ввел в дом матерью, радующеюся о детях, а священник не может жить в одном доме с чужой женщиной. Но Владыка не придал значения этому моему возражению и сказал, что не сомневается в моей верности седьмой заповеди…. Моя квартира главного врача состояла из пяти комнат, так удачно расположенных, что Софья Сергеевна могла получить отдельную комнату, вполне изолированную от тех, которые я занимал. Она долго жила в моей семье, но была только второй матерью для детей, и Богу всеведующему известно, что мое отношение к ней было совершенно чистым».

В январе 1918 года совет народных комиссаров принял приснопамятный декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви».

Из декрета совета народных комиссаров об отделении церкви от государства и школы от церкви:

1. Церковь отделяется от государства.

2. В пределах Республики запрещается издавать какие-либо местные законы или постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести или устанавливали какие бы то ни было преимущества или привилегии на основании веро­исповедной принадлежности граждан.

3. Каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповеданием какой бы то ни было веры или неисповеданием никакой веры, отменяются. Примечание. Из всех официальных актов всякое указание на религиозную принадлежность и неприналежность граждан устраняется.

4. Действия государственных и иных публично-правовых общественных установлений не сопровождаются никакими религиозными обрядами или церемониями.

5. Свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается постольку, постольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательствами на права граждан Советской республики.

Местные власти имеют право принимать все необходимые меры для обеспечения в этих случаях общественного порядка и безопасности.

6. Никто не может, ссылаясь на свои религиозные воззрения, уклоняться от исполнения своих гражданских обязанностей.

Изъятия из этого положения под условием замены одной гражданской обязанности другою в каждом отдельном случае допускаются по решению народного суда.

7. Религиозная клятва или присяга отменяется. В необходимых случаях дается лишь торжественное обещание.

8. Акты гражданского состояния ведутся исключительно гражданской властью: отделами записи браков и рождений.

9. Школа отделяется от церкви.

Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается. Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом. (...)

12. Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют.

13. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием.

Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются по особым постановлениям местной или центральной государственной власти в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ.

(История Советской Конституции
(в документах). 1917–1956. С. 109-110)

При первом прочтении этот декрет выглядел документом, который как бы гарантировал гражданам сохранение их прав на религиозные убеждения, но без участия государства. Но на деле это выглядело иначе. Вся «изюминка» — в п. 13. Раз написано, что «все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием», то — в соответствии с декретом — «здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются по особым постановлениям местной или центральной государственной власти в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ». Отдаются? А могут и не отдаваться! Главное — «правильно» понимать, что написано в декрете.

На местах власти поняли декрет «правильно» и принялись бесконтрольно грабить церковные здания, закрывать храмы и разгонять прихожан. Истинной целью этого произвола была реализация дьявольского плана Парвуса (Гельфанда?) — Ленина об ограблении всей страны и присвоении всех ценностей верхушкой партии. Момент для антицерковного террора был избран не случайно. Окончилась гражданская война, и по разрушенной, разграбленной стране без дела слонялись сотни тысяч голодных, не умеющих ничего, кроме как грабить и убивать… И объект грабежа был назван.

В секретном письме членам Политбюро, разосланном 19 февраля 1922 года, а опубликованном позже, 23 февраля, в виде декрета «Об изъятии церковных ценностей в пользу голодающих» Ленин обосновал необходимость антицерковного террора: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) произвести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету».

Начало двадцатых стало для христианской церкви в России трагическим временем. В стране насчитывалось около 80 тысяч христианских церквей, главным образом православных. Отряды ГПУ ринулись к воротам храмов и монастырей. Верующие пытались своими телами защитить драгоценные святыни, но нападавшие без каких-либо колебаний открывали огонь.

И начиналась вакханалия. С икон срывали драгоценные оклады, золотую и серебряную утварь, включая дароносицы и паникадила XV–XVII веков, литые золотые кресты времен Иоанна Грозного и первых Романовых складывали в ящики и мешки. Выковыривали драгоценные камни, срывали переплеты с Библий, конфисковывали все найденные золотые и серебряные монеты. Пылали костры из древних икон, горели рукописные инкунабулы, Библии XIII века, крушили алтари.

Опомнившись от шока, вызванного ленинским декретом, патриарх Тихон обратился с воззванием ко всем «верующим чадам Российской православной церкви» (28 февраля 1922 года): «С точки зрения церкви, подобный акт является актом святотатства. Мы не можем одобрить изъятия из храмов, хотя бы и через добровольные пожертвования, освященных предметов, употребление коих не для богослужебных целей воспрещается канонами вселенской церкви и карается ею как святотатство».

Понимая, сколь велик авторитет церкви среди простых русских людей и побаиваясь всенародного восстания, власти, как всегда, прибегали к лицемерным и лживым призывам, апеллируя к народу и трудящимся массам. Так, 28 марта 1922 года было опубликовано правительственное сообщение: «Правительству чужда мысль о каких бы то ни было преследованиях против верующих и против церкви... Ценности созданы трудом народа и принадлежат народу. Совершение религиозных обрядов не потерпит никакого ущерба от замены драгоценных предметов другими, более простыми. На драгоценности же возможно купить достаточное количество хлеба, семян, рабочего скота и орудий, чтобы спасти не только жизнь, но и хозяйство крестьян Поволжья и всех других голодающих мест Советской Федерации... Только клика князей церкви, привыкших к роскоши, золоту, шелкам и драгоценным камням, не хочет отдавать эти сокровища на дело спасения миллионов погибающих. В жадном стремлении удержать в своих руках ценности любой ценой церковная привилегированная клика не останавливается перед преступными заговорами и провокацией открытых мятежей. Сохраняя по-прежнему полное внимание и терпимость к верующим, советское правительство не потерпит, однако, ни единого часа, чтобы привилегированные заправилы церкви, облаченные в шелка и бриллианты, создавали особое государство церковных князей в государстве рабочих и крестьян».

Священники были объявлены врагами. Только с 1922 по 1923 годы кровавый режим расстрелял около 40 тысяч представителей духовенства, более 100 тысяч активных верующих, членов церковных общин. Первыми взошли на большевистскую плаху иерархи Русской православной церкви. Все шло в соответствии с указаниями Ленина: «Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели думать».

Но это было только начало… Слишком откровенный грабеж не мог продолжаться долго. Необходимо было создать орган для идеологической обработки населения.

Следующим шагом большевиков стало создание лояльной Советам религиозной организации — «живой церкви». В мае — июле 1922 г. самозванная группа священников-«живоцерковников» заявила, что не признает патриарха Тихона, объявила себя представителем всех православных и создала Всероссийское церковное управление (ВЦУ). Главная их цель состояла в том, чтобы срастись с государственным аппаратом — «припасть к кормушке», а оружием «обновленцев» стал донос. Оружие было эффективным, так как тюрьмы были заполнены священниками, сохранившими верность патриарху Тихону. По-иному и быть не могло. Всероссийское церковное управление курировали из кабинета ведавшего церковными делами Евгения Александровича Тучкова — одного из руководящих работников ОГПУ. Туда и попадали доносы.

Из воспоминаний Н. Бердяева, посетившего в 1922 году здание на Лубянке: «Я был поражен, что коридор и приемная ГПУ были полны духовенством. Это все были «живоцерковники». На меня все это произвело тяжелое впечатление. К «живой церкви» я относился отрицательно, так как представители ее начали свое дело с доносов на патриарха и патриаршую церковь. Так не делается реформация...». Здесь с Бердяевым можно и не согласиться. Для интриганов все средства подходят. История хорошо помнит донос «реформатора» Кальвина на своего оппонента Мигеля Сервета.

Начавшийся в Москве раскол очень скоро докатился и до Ташкента. «Обновленцы» принялись захватывать приходы и церковные должности. Вскоре должен был приехать назначенный в столице «живоцерковный» епископ. Каждого, кто противился «живой церкви», ГПУ брало на заметку.

Понятно, что «живая церковь» с ее доносами и подобострастием к властям была противна Войно-Ясенецкому. Его возмущала и внутрицерковная политика обновленцев: они охотно ходили в гражданской одежде, коротко стригли волосы, приняли специальное решение, по которому епископы получали право жениться, а вдовые священники могли вторично вступать в брак. Всем этим новомодным, а главное, неканоническим затеям он решительно сопротивлялся.

Не повлияли на это решение и семейные обстоятельства, создававшие, казалось бы, идеальные возможности для безбедной жизни. Правда, не на родине, а в Марокко, куда уехал племянник Валентина Феликсовича. Не помогло и письмо старшего брата Владимира, который в сентябре 1922 года, понимая опасность сохранения преданности патриарху Тихону, с тревогой писал ему: «Когда кругом властители, вооруженные до зубов, твердо устанавливающие, что нужно счастье только в этой, земной, жизни, а мысль о загробной — яд и контрреволюция; когда духовенство — их враги и борьба идет открыто, тогда смешно не сознавать, что взятая тобою на себя миссия — не мирное дело, не культурная работа, а открытая борьба тебя, безоружного, с целой армией. Конечно, можно быть героем (если забыть о Дон-Кихоте) и броситься в неравный бой, зная о неизбежной смерти. Эта героическая смерть возможна. Но она неизбежна в самом коротком времени. Вот тут-то и выбор — немедленно погибнуть, загасив данный тебе великий светильник знания и пользы, или только личной жизнью, а не недопустимыми теперь проповедями, давая пример другим, продолжать свое великое служение науке, учащейся молодежи и страждущему человечеству. Великий д-р Гааз… не сказал ни одной проповеди о Боге, а освещал все вокруг себя, как солнце, и стал примером для потомства… Сними рясу. И Господь Бог, в которого я свято верую, благословит тебя в поколениях твоих учеников. Для несчастной России они нужны до слез».

Но и на эти предложения о. Лука ответил отказом.

Не все священники проявляли такую стойкость. Духовенство, даже высшее, было деморализовано. Архиепископ Ташкентский Иннокентий в ожидании ареста возвел в сан епископа архимандрита Виссариона. Как «тихоновец», Иннокентий понимал, что черед его близок. Но не прошло и суток, как вновь назначенный епископ оказался в подвалах ГПУ, а потом был выслан из города. Вконец сломленный Иннокентий покинул Ташкент. Туркестан остался без церковной власти. «Епископ уехал, в церкви бунт», — вспоминал о том времени Войно-Ясенецкий.

Арест в мае 1922 года Святейшего Патриарха Тихона вместе со всеми членами Священного синода «обновленцы» приняли за свою окончательную победу. По всей стране сдавались «Тихоновские» епархии. И только в Ташкенте арест патриарха наткнулся на сопротивление, которого не ожидали ни ГПУ, ни «живоцерковники». В городе, оставшемся без легитимной церковной власти, вдруг объявился местный епископ, к тому же — несгибаемый сторонник опального патриарха.

И на этот раз не обошлось без вмешательства Провидения…

Случилось это так. Накануне бегства владыки Иннокентия из Ашхабада в Ташкент перевели ссыльного Уфимского владыку Андрея. Незадолго до ссылки он получил от патриарха Тихона право возводить в сан новых епископов. В трудных обстоятельствах «живоцерковной» атаки право это очень пригодилось.

Дело в том, что для рукоположения в епископы (хиротонии) необходимо участие двух архиереев. После бегства Иннокентия Андрей Ухтомский в Ташкенте оказался в одиночестве. Но выход из положения был найден. В Пенджикенте, небольшом городке в девяноста верстах от Самарканда, отбывали ссылку епископ Волховский Даниил и епископ Суздальский Василий. Они-то по письму-представлению Андрея Ухтомского и совершили хиротонию в маленькой церкви святителя Николая Мирликийского. Без звона и при закрытых дверях.

В Ташкент Лука вернулся архиереем. Когда об этом сообщили патриарху Тихону, то он, ни минуты не задумываясь, утвердил и признал хиротонию законной.

Известие о том, что появился новый епископ-тихоновец, привело «живоцерковных» священников Ташкентского кафедрального собора в ужас. Они просто разбежались, поэтому первую свою воскресную всенощную литургию епископ Лука служил только с одним оставшимся ему верным священником.

Ему удалось отслужить еще одну воскресную всенощную. В одиннадцать вечера 10 июня 1923 года в дверь постучали… Через некоторое время от дома отъехал воронок…

Утром 11 июня в церквах стали раздавать Завет епископа Луки.

«Живая церковь» — «вепрь» — дикая свинья, с которой истинно верующий не должен поддерживать никаких отношений…

К твердому и неуклонному исполнению завещаю вам неколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас. …Подчиняться силе, если будут отбирать от вас храмы и отдавать их в распоряжение дикого вепря, попущением Божиим вознесшегося на горнем месте соборного храма нашего. Внешностью богослужения не соблазняться и поругания богослужения, творимого вепрем, не считать богослужением. Идти в храмы, где служат достойные иереи, вепрю не подчинившиеся. Если и всеми храмами завладеет вепрь, считая себя отлученным Богом от храмов и ввергнутым в голод слышания слова Божия. С вепрем и его прислужниками никакого общения не иметь и не унижаться до препирательства с ними. Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак нимало не восставать и во всем ей смиренно повиноваться.

Властью преемства апостольского, данного мне Господом нашим Иисусом Христом, повелеваю всем чадам Туркестанской церкви строго и неуклонно блюсти мое завещание. Отступающим от него и входящим с вепрем в молитвенное общение угрожаю гневом и осуждением Божиим.

Смиренный Лука».

Продолжение следует